Кружево-2 - Ширли Конран (1994)

– Они идут. – Потом обратился к распорядителю: – Пожалуйста, попросите ребят из службы безопасности обыскать помещение. Проверьте каждое кресло, все помещения за кулисами, все туалетные комнаты. Расчистите подступы к театру на улице.

– Но ведь это еще больше задержит представление! – воскликнул распорядитель, поклявшись себе, что никогда больше не свяжется с благотворительным гала.

– Очевидно, кто-то очень настроен против Лили, – отчеканил Циммер, – поэтому я вынужден настаивать на проверке помещения. – Он опять обратился к Пэйган: – Действительно, скверная история, и Лили в этот вечер придется туго.

– Я понимаю. И именно поэтому моя приветственная речь будет отличаться от той, что я подготовила заранее.

Пэйган шла на середину сцены, ощущая, как дрожат ноги. Сделав глубокий вдох, она шагнула за красный занавес. На какое-то мгновение ее ослепили огни прожекторов. Она подняла руку, призывая к молчанию, и увидела обращенные к ней лица в первых рядах партера. Далее зияла чернота, хотя Пэйган знала, что зал переполнен. Она улыбнулась собравшимся и начала.

– Многое может нарушить самообладание звезды. Но есть один кошмар, который неотлучно преследует любого актера: то, что никто не захочет прийти на его представление. Потому что без зрителя нет театра. – Пэйган услышала глубокий вздох, пробежавший по залу, и продолжала. – Сегодня в течение почти целого часа этот кошмар стал реальностью для нашей звезды, для Лили…

Как только Пэйган закончила речь, несколько первых хлопков тут же переросли в громоподобную овацию. Пейган заторопилась за кулисы, занавес поднялся, а прожектора погасли, оставив сцену во мгле. Потом софит направил свой луч на одинокую серебряную фигурку Лили, стоящую на верхней ступеньке лестницы.

Овации продолжались и не смолкали целые пять минут. Аудитория стоя выражала свое восхищение. Наконец Лили запела: «C'est Paris…»

– «…Можно только восхититься ее удивительным мужеством» – это «Мейл». – Агент Лили бросил газету ей на кровать, стянул с рук черные кожаные перчатки и расстегнул шерстяное пальто. – «Таймс» называет тебя наследницей Пиаф и Гарланд, а «Сан» отводит первую полосу: «Драма богини секса». Они преподносят все это как самые животрепещущие новости. У твоего гала огромная пресса.

– А ты все еще не знаешь, кто организовал эту страшную шутку?

– Все, что мы знаем о нем, – его несомненное богатство. Шутка недешево стоила.

– Кстати, о расходах. Ты не забыл отправить деньги Терезе?

На ночном столике лежали изящные золотые наручники от Ван Клифа. Пустая бутылка от Боллинье стояла рядом с перемазанным губной помадой стаканом, полиэтиленовым мешочком с ватными тампонами и коробочкой с капсулами амилнитрата. Осколки второго стакана валялись на полу рядом с роскошным нижним бельем из ярко-красного атласа с черной каемкой по краям.

На Терезе был надет роскошный черный кожаный костюм и высокие черные сапоги на четырехдюймовой шпильке. Она нежно нашептывала чудовищные оскорбления на ухо грузному мужчине, лежащему на кровати.

– Пожалуйста, остановись, – взмолился он. – Не будь так груба, я не это имел в виду.

– Ты лжешь! – Она столкнула его с кровати, и он упал прямо на осколки стакана.

На четвереньках мужчина начал отползать от кровати.

Но Тереза быстро вскочила, воткнула в его жирную извивающуюся спину свою шпильку и замахнулась черным хлыстом.

– Не бей меня, пожалуйста, не бей! – захныкал он.

– Эти туфли недостаточно блестят. Ты плохо вычистил их, – заявила она, еще раз ударив его по спине, но подумав при этом, что лучше, пожалуй, не оставлять на теле слишком явных следов.

Как заправский ковбой, она, легко перехватив хлыст, стала мерно щекотать кончиком его уши.

– Поворачивайся! – скомандовала она, сообразив, что лучше закончить со всем этим как можно быстрее, чтобы не опоздать на теннисную тренировку в престижный в Вашингтоне клуб «Потомак». Она пнула толстяка в живот.