Кружево-2 - Ширли Конран (1994)

– Все они хотят лишь одного – власти. И церковники тоже, с той только разницей, что предательство свое они освящают именем Пророка. Они сеют смятение и страх в народе моей страны, который, как каждый народ, ненавидит перемены. Стране действительно трудно отойти от традиционных путей развития и прийти на дорогу, проложенную западной цивилизацией. Люди предпочитают вернуться назад, в средние века.

– Но ведь тот же выбор стоит и перед тобой, не правда ли?

– Что ты имеешь в виду? – искренне удивился Абдулла.

– Ты тоже застрял между двумя мирами. Ты не можешь стать абсолютным правителем, как твой отец…

Рожденный на Востоке, Абдулла был отдан учиться на Запад, специально для того, чтобы впоследствии он смог свободно иметь дело с западными правителями. Западная половина его собственного «я» научила Абдуллу критическому отношению к народу: он отказался от одной культуры, но не был принят и другой в ее русло. В результате он чувствовал себя в изоляции, и Пэйган это давно уже поняла.

Абдулла протянул руки к Пэйган и поцеловал ее чуть вздернутый нос.

– Задачей моего отца, – сказал он, – было заставить кочевника построить дом. Потом – убедить, что в доме необходимо построить уборную. Я же, когда стал королем, должен был объяснить им, что надо стоять перед писсуаром, а не забираться на него верхом. Церковь же пытается им внушить, что писать в пределах дома – грех перед Аллахом.

У каждой женщины периодически возникает потребность переставить в доме мебель. Максина в таких случаях начинала передвигать с места на место сокровища замка Шазалль. Много лет назад она спасла их от плесени и моли, открыв шато для посещения публики. И этот представший гостям во всем своем великолепии старинный замок тогда очень помог семейному бизнесу по производству шампанского.

Когда Пэйган прибыла в шато де Шазалль, ее провели в широкую, выдержанную в желтых тонах галерею на втором этаже, которая официально именовалась «исторической», домашние же ее звали «аллея предков».

Максина, стоя на стуле в одних чулках, вовсю орудовала кухонным ножом, царапала вкривь и вкось тяжелую золотую раму.

– Что ты делаешь, Макси? – Пэйган послала ей воздушный поцелуй. – Зачем уродуешь раму?

– Я ее не уродую, а довожу до кондиции. Она теперь будет выглядеть старой и почтенной, будто провисела на этом месте несколько веков, а не три дня.

– Но в чем смысл?

– В роскоши старины, – Максина спрыгнула со стула и чмокнула Пэйган в щеку. – Именно так должны выглядеть аристократические дома. Каждый, у кого есть деньги, может позволить себе приобрести отличную новую вещь, гораздо труднее добиться того, чтобы комната приобрела тот едва уловимый флер, который возникает, когда ты видишь, что бесценная картина висит рядом с видом Сорренто – акварелью твоей прабабушки.

– Да, но рама-то здесь при чем?

– Каждый, у кого есть деньги, может купить в магазине картину в раме, сверкающей свежей позолотой. Но только в том случае, если здесь же жили многие поколения твоих предков, ты будешь чувствовать себя уютно рядом с абуссонским ковром, вытершимся по углам, ситцевыми занавесками, выцветшими от того, что провисели на этом самом окне более ста лет, и вручную расписанными китайской акварелью стенами, которые тоже уже несколько потускнели, потому что их разрисовывали в восемнадцатом веке мастера, приглашенные твоими предками из Китая.

– Но для чего это все-таки нужно?

– Снобизм, моя дорогая. На нем и строится новый стиль в декораторском искусстве. Очарования старины в доме можно добиться только в двух случаях: во-первых, если это подлинная старина, и во-вторых, если у тебя толковый декоратор.

– Ты когда-нибудь перестанешь работать, Максина?

– Но работа доставляет мне больше удовольствия, чем отдых.