Кружево-2 - Ширли Конран (1994)

– Боюсь, что их придется расстрелять, Сулейман, причем чем скорее, тем лучше. Отдай приказ.

Генерал Сулейман, отсалютовав, вышел из комнаты. Абдулла откинулся на стуле и позволил себе на несколько минут прикрыть глаза. Он нащупал ту точку на переносице, массируя которую можно было снять напряжение. Потом он поднялся и по зеленой траве Сент-Джеймского парка двинулся по направлению к своему лондонскому посольству, вглядываясь в серую громаду Букингемского дворца. Он вернулся из Венеции два дня назад и обнаружил, что в государстве сложилась очередная кризисная ситуация.

Его предки не знали радостей и сложностей цивилизации. Их жизнь была проста, потому что ничто не могло нарушить веками создававшийся порядок: ни страсти, ни привязанности. Но чем обладали его предки-бедуины, так это величайшей роскошью свободы – их существование обусловливалось грубой реальностью и безжалостными законами пустыни, но душевно они были свободны. И неожиданно Абдулла почувствовал острую тягу к суровому умиротворению пустыни. Он тяжело вздохнул и прошел в кабинет.

– Ну что? – откинув назад тяжелые каштановые волосы, Пэйган с тревогой посмотрела на Абдуллу. Кажется, за эти два дня, пока он решал судьбу террористов, ее возлюбленный постарел на десять лет.

– Казнь. – Абдулла, избегая смотреть на Пэйган, уставился на свободный стул рядом с ней. Его насупленное лицо и защитного цвета униформа резко контрастировали с обивкой мебели из голубого шелка. – Мой отец был прав: забудь вкус милосердия, когда имеешь дело с врагом.

«Кошку не надо приучать сидеть возле огня, а бедуина – быть жестоким, – подумала Пэйган. – Жизнь в пустыне жестока, и жестоким становится каждый, кто там выживает. Существование там беспощадно, и еще беспощаднее должно быть наказание».

Пэйган понимала бедуинскую природу Абдуллы, но не знала, сможет ли она привыкнуть к нему.

– Твой отец никогда не имел дела с исламскими фундаменталистами, – заметила Пэйган, подумав про себя, что старый мошенник вообще имел дело только со своими многочисленными кузенами, которые все норовили воткнуть нож в спину друг другу.

– Это действительно так, но тогда приходилось иметь дело с другими фанатиками.

– А церковники об этом разузнают? – Пэйган понимала, что казнь террористов может превратить их в национальных героев.

– Не сразу. Когда они узнают об этом от других заключенных, будет уже слишком поздно. Трудно будет играть на событии через несколько месяцев после того, как оно произошло. А даже если эти люди были популярны в своей местности, то большего взрыва эмоций, чем при их аресте, уже не последует. Самое большее, что удастся организовать церкви, это какую-нибудь демонстрацию. Мне кажется, влияние религии наконец-то начало ослабевать. Она использует невежество людей. Но Сидону удалось преодолеть расстояние в несколько веков за тридцать лет, и то же самое можно сказать о любой стране в Персидском заливе. Но я не хочу, чтобы Сидон пошел по пути Ирана, не хочу видеть мою страну втянутой в пучину невежества и предрассудков. Мой долг привести государство в двадцатый век.

Он вскочил и в волнении заходил по комнате, вспоминая Сидон, зажатый между Арабскими Эмиратами и Оманом. Он увидел верблюдов, соседствующих с «кадиллаками» на дорогах, проложенных через пустыню, вспомнил проявляющиеся на каждом шагу следы феодальной нищеты и частично воспринятой современной изощренности.

– С тех пор, как я стал королем, я избавился от одиннадцати революционных группировок, – голос его был мрачен. – Во главе каждой из них стоял кто-нибудь из моей родни, и все они казнены.

«Неудивительно, что у Абди всего лишь один наследник», – подумала Пэйган.