Единственная, кому я рассказала о своем решении, — Кларисса. Она меня поддержала, пересыпая мой телефонный монолог своими вечными: «нееет!», «да ладно?», «не может быть!», «серьезно?», «ого!» и даже «вау!», от которого меня тошнит. Не исключено, что ее одобрение мне только померещилось и, повесив трубку, она покрутила пальцем у виска. Однако познакомиться с Роке она была не прочь, и вчера мы отправились ужинать втроем. Роке сделал все, чтобы преодолеть первоначальную скованность между нами, не перегибая палку в своем стремлении понравиться и угодить. Кларисса тоже его очаровала своими летящими движениями, выразительностью жестов и восторженностью, которая покорит любого.

Роке толкает супермаркетовскую тележку, с неподдельным энтузиазмом прихватывая с полок всякие разности. Когда мы только познакомились, его прожорливость меня, привыкшую за долгие годы к неприхотливости Эсекьеля, просто пугала. Но теперь она меня радует — как проявление пресловутого «вкуса к жизни». Роке с детства был вынужден бороться с полнотой (именно поэтому он сейчас играет с коллегами по работе в футбол и периодически наведывается в тренажерный зал). Сыр бри, манчего, французский сыр в золе, хамон серрано, оливки. Не устояв перед искушением, прихватывает еще и свой любимый шварцвальдский торт — делающий, по его словам, честь немцу, хозяину супермаркета. Почему-то в детстве Роке категорически не признавал никакого другого торта на день рождения.

Мне нужно закупиться перед поездкой в Рунге — продуктами, бытовой химией и садовой утварью. То, что для сада, уже лежит в машине: поливалки, фунгициды, удобрения. Роке взял отгул на полдня. В «Джамбо» на проспекте Бильбао обычная пятничная давка — я, чтобы не толкаться, езжу за покупками по понедельникам к половине третьего, когда народу мало и есть скидки. Но сегодня толчея меня не раздражает. Я все еще чувствую себя туристкой. Роке тоже ездит сюда — к самому закрытию, не выбирая дней недели. Мы развлекаемся, соревнуясь, кто лучше ориентируется в отделах. От обилия еды разыгрывается аппетит, и мы отправляемся в кафетерий — заказываем по сандвичу с курицей и авокадо и по диетической коле, а еще пирожное с ежевикой на двоих и взгромождаемся на барные табуреты за высоким маленьким столиком. У пролежавшего на витрине сандвича верхняя булка подсохла, а нижняя, наоборот, отсырела.

— Раз мы поели, можно будет не останавливаться на обед по дороге, — размышляю я.

— Что? Это почему? Предлагаю заехать в этот, как его…

— «Торофрут».

— Да, точно. Странное название.

У меня звонит сотовый. Это, наверное, Кларисса, хочет, как она выражается, «устроить разбор полетов» по итогам вчерашнего ужина. Окружающий гвалт вдруг стихает, и я слышу только телефонную трель. Меня бьет дрожь — голова трясется, руки трясутся, губы и ноги тоже трясутся. Это Эсекьель. Я поворачиваю тревожно мигающий экран к Роке.

— Ответь, — вздернув брови, советует он.

— Нет, не сейчас.

— Все равно придется, рано или поздно. Лучше рано. Ответь.

Я слезаю с табурета и иду по проходу в поисках уголка потише. Адреналин бурлит так, что я готова вскарабкаться на стеллаж и заорать оттуда на покупателей. Но храбрости он мне не добавляет.

— Амелия, это я.

— Да…

— У тебя там шум какой-то.

— Я в «Джамбо».

— Не объяснишь мне, что с тобой происходит?

В голосе раздражение и мольба одновременно — не похоже на привычное для Эсекьеля умение владеть собой. По какой-то иронии отдел, в котором я наконец останавливаюсь, оказывается книжным.

— Тебе не кажется, что я не обязана объяснять?

— Но поговорить-то мы можем?

— Нет, Эсекьель, пожалуйста. Все слишком… очевидно.

— Даже словом не удостоишь?

Дурацкая фраза. И дурацкая ситуация. Никогда не думала, что буду разрывать с ним отношения навсегда при таких нелепых обстоятельствах. Сама того не осознавая, я вопреки своим намерениям пускаюсь в объяснения: