Юлия, дочь Цезаря - Юлия Львофф (2020)

- Хочешь знать?! — Цепион не дал ему договорить. Лицо его исказилось; заметно раздражаясь, он быстро заговорил: - Хочешь знать, тогда слушай. Наш брак с Помпеей, который ты так торопился устроить, с самого начала был обречён на неудачу. С Фавстом ей было бы куда спокойнее...

Он ухмыльнулся и, с вызовом глядя Помпею в глаза, продолжил:

- Ты всегда придерживался мнения «Не важно, кому назначалось, важно, кому досталось» во всём: в выборе ли провинций, магистратур ли, или... невест. Однако на этот раз, в случае с собственной дочерью, ты ошибся. И ошибся жестоко. Но всему есть своя цена.

- Это... месть? — В бессильной ярости Помпей сжал кулаки и ближе подступил к зятю.

Они стояли друг против друга уже не как люди, связанные родством, но — как непримиримые враги. Все покровы спали. Но если Помпей ещё владел своими чувствами, то на лице Цепиона отражалась ничем не прикрытая лютая ненависть.

- Месть?! — Это был крик, вырвавшийся у Цепиона с мучительной болью.

Он быстро взглянул на Юлию, которая безмолвно стояла чуть в стороне, и, встретив её взгляд, как будто овладел собой.

Потом, глядя на Помпея в упор, он тихо и явно угрожая произнёс:

- О, ты ещё не знаешь, какой может быть моя месть! И лучше бы тебе этого никогда не узнать...

- Чтобы мстить, нужно уметь ненавидеть, - заметил Помпей, точно желая убедиться, так ли серьёзны его угрозы.

- Это умение, поверь, я постиг в совершенстве! — отозвался Цепион уверенно и дерзко и, не дожидаясь продолжения ставшего бесполезным разговора, исчез в саду, где между деревьями белели мраморные изваяния дриад[83].

Глава 20

Возбуждённая толпа гудела, как потревоженный улей; время от времени в ней раздавались бойкие выкрики и грубая брань. Плохо выбритые, облачённые в грубые домотканые туники, вооружённые камнями и горящей паклей люди окружили мраморный особняк. Мгновение — и порыв ветра, раздувая пламя, метнул искры в сгустившиеся сумерки. Сухие листья на деревьях, плотной стеной окружавших дом, тут же занялись огнём; языки пламени взвились над кровлей.

Четыре могучих темнокожих раба остановились напротив горящего особняка и бережно опустили наземь роскошный паланкин. Сидевший внутри него человек раздвинул занавески, высунул голову и, разглядев в толпе вожака, жестом поманил его к себе.

- А, Марк Красс, украшение рода Лициниев! — радостно воскликнул молодой предводитель распоясавшихся горожан, он же народный трибун Публий Клодий. — Ты, я вижу, не пропускаешь ни одного повода, чтобы сплясать на костях своих жертв! Явился полюбоваться зрелищем?

- Я бы не хотел, чтобы здесь услышали моё имя, - зашипел на него Красс и слегка откинулся за занавески, вглубь паланкина.

- Этот дом — последний из недвижимого имущества Цицерона, - заявил Клодий, с нескрываемым злорадным торжеством глядя, как рушатся подрубленные мраморные колонны и пылают стропила. — Все его загородные виллы сожжены, а остальное имущество я назначил к распродаже. Некоторые сенаторы продолжают возмущаться, но дальше этих разрозненных выкриков их негодование не заходит. Я думаю, им было бы страшно уснуть, если бы поднятый мною народ просто посмотрел в их сторону...

Красс сжал бескровные губы и вопросительно взглянул на собеседника. Порой, когда он замечал у Клодия подобные приступы враждебности и злорадства, он спрашивал себя: откуда у потомственного патриция такая ненависть к представителям власти и верхов общества? Отчего потомок древнего и славного рода Клавдиев, потеряв всю свою классовую сознательность, предпочёл взять плебейское имя Клодия? Объяснялось ли это только стремлением получить власть, опираясь на поддержку черни, или дело было в какой-то психической травме, возможно, даже патологии?..