Город потерянных - Соня Грин (2019)

Мы прошли целый ряд замысловатых песчаных коридоров, прежде чем очутились в главном зале, который мы почти что не узнали.

Теперь он выглядел как комната жертвоприношения, что, собственно, так и было. Всевозможные дикари столпились у большого костра, горящего в выдолбленной в полу дыре, крича и отплясывая на разные мотивы. Когда мы показались в проеме, все еще сильнее обрадовались «нам», крича, по-видимому, оскорбительные слова и показывая перерезающие глотку движения руками.

– Все плохо, – Кир отпрыгнул. Нам приходилось петлять, пока мы шли на верную смерть, чтобы дикари, жаждущие расчленить нас на много маленьких Аз, Киров и Сонек, не дотянулись до лакомой добычи. – Я тут так рассчитал, циферки прикинул.

– И что? – я почувствовала, как что-то острое больно кольнуло меня в бок. Дикарь справа нечеловечески рассмеялся.

– Тебя огорчить? Шансов нету, – вздохнул парень.

Нас толкнули вперед, к каменному пьедесталу, окружающему всю воронку. В лицо пыхнуло жаром.

Двое из дикарей стали перетягивать из конструкции, висящей прямо над нами, лианы, на которые, судя по всему, нас и должны были привязать, как на виселицу. Она была похожа на телефонную будку без стекол, с одной большой шестеренкой внутри, которая помогала двигаться лиане в разных направлениях. Одна из концов была закреплена высоко в дальней стене в окне. У меня возникла идея для побега, но я тотчас ее отогнала, ведь, во-первых, мы не сможем за такое короткое время пролезть по этой лиане, а во-вторых, у нас на руках еще и немощная Сонька, которая от боли не может даже пошевелиться.

Я еще раз зрительно попыталась воззвать в Анне совесть и сострадание, если они у нее, конечно, еще остались, на что получила кровожадный взгляд. Неудивительно. Кажется, она уже прикинула вкус человечинки и теперь раздумывает над тем, с какой части начать нас поедать.

Вождь и дочь Анны стояли неподалеку – я увидела их позже остальных, зато первой увидела, как в их золотых глазах пляшет огонь. Дочь Анны улыбалась, обнажая наружу клыки. Вождь, увидев, что мы «заждались» процессии, подал знак.

Наши руки связали спереди и подвесили на концы лиан. Один из аборигенов-работяг обошел огонь и потянул за подобие рычага, прикрепленного к основанию конструкции. Я почувствовала, как мои ноги потихоньку отрываются от земли, а в плечах начинает неистово жечь и стрелять. Сонька повисла пластом, подвешенная за лиану, словно какое-нибудь одеяло после стирки. Нам было больно смотреть на нее, поэтому мы с Киром просто отвернулись в разные стороны и крепко зажмурили глаза.

Наступила темнота.

Сначала непроглядная, постоянно перебиваемая галдежом аборигенов, а потом что-то мимолетно в ней сверкнуло, словно вспышка, и исчезло вновь. И снова вспыхнуло, растворившись в черном цвете.

А потом возникло лицо.

Сонька.

Улыбающаяся, с задорными косичками и вздернутым носиком, с розовыми брекетами и пушистыми игрушечными наушниками. И рядом Кир – статный, высокий, довольный и радостный, обнимающий девушку. И я. Я стою и снимаю их на камеру телефона, мы о чем-то весело хохочем.

А потом перед моими глазами пронеслась совершенно противоречащая предыдущему видению картина.

Те же Сонька и Кир, только немощные, все в грязи, исхудавшие донельзя и пугающиеся любого звука. Сонька протягивает ко мне свои бледные руки и просит спасти их. И я говорю им, что мы ничего не можем сделать, ведь мы – все мы – в ловушке, и это конец. И Кир смотрит на меня такими умоляющими глазами, которых нету ни у одного семнадцатилетнего парня. Детскими наивными глазами. Полными слез.

Но Сонька же обещала нам, что будет держаться до последнего. И я так подвела ее, вися, подвешенная за лиану, и в душе у меня какие-то мелкие червячки стали с удесятеренной скоростью поедать мою плоть, принося при этом ужасную боль.