От ненависти до любви - Валентина Мельникова (2010)

– Пусть рассказывает, – отмахнулась я. – Все ночь быстрее пройдет!

– Одно слово, – продолжал как ни в чем не бывало Маркел, – изрыл-ископал я маров довольно, но ни черта не нашел путного, кроме человечьих костей, битых кувшинов, ржавых копьянок[6] да разной, с позволения сказать, фунды, ни к чему для нашего брата негодной. Только не знал я, что не будет фарта, не откроется ценный клад, если берешь всякую мелочовку. А еще счастье не любит жадных. И болтливых тоже. Не зря говорят: «Нашел – молчи, потерял – молчи».

– Маркел, – снова подал голос Шихан. Он достал найденный мной кисет и уже свернул приличных размеров самокрутку. – Запалим Машиного самосада, да на боковую. Вишь, у девки глаза слипаются!

– Не хочу я спать, – с досадой отмахнулась я. – Не мешай! – И заторопила Маркела: – Давай, рассказывай. Так и не нашел своего богатства?

– Было, да однажды всего, – дед перекрестился на огонь. – И не все удалось взять. То ли сам поспешил, то ли заклятье какое на том кладе лежало. Работал я тогда скотником на втором отделении Макаровского совхоза. Как-то шел полем, не дошел-то версты полторы до деревни, решил перекусить чем бог послал. Присел на холмушечку и вижу, рядом суслик столбиком стоит. Отщипнул я кусочек калача и бросил ему. Суслик схватил и скрылся в нору. Через минуту или две гляжу – тихонько выкатывает из норы вместе с песком серебряную копеечку, за ней другую, третью, четвертую… За полчаса накатал целую горсть. Сотворил я молитву, сгреб их и пошел домой как ни в чем не бывало.

Шихан подбросил дров в костер и повесил над огнем котелок с чистой водой. Маркел полез в кисет и принялся медленно сворачивать самокрутку. Я терпеливо ждала, пока он справится с «козьей ножкой». Наконец, дед неторопливо затянулся, выпустил через нос струйку дыма и так же неспешно заговорил:

– Со следующей ночи принялся я раскапывать курган. Сряду три ночи работал, от вечерней до утренней зари. Дорылся до свода из листвяга. Но что под сводом-то? Вот запятая! Разломал я его: а там вход вроде норы. Ну, прополз я по норе – смотрю, а там стена еще одна – каменная. Нажал на нее, а потолок стал осыпаться, рушиться. Выбрался я оттуда от греха подальше. И взять не взял ничего путного. А серебряные копеечки, что суслик накатал из норы, променял на корову Кильдибеку, местному дархану[7]. Копеечки те были не круглые, а продолговатые, на иных и слова были видны, но не наши, а какие-то мудреные, с закорючками.

– Слушай, дед, так в кисете тоже монетки были, длинные. И значки на них виднелись, вернее, не значки, – исправилась я, – арабские буквы…

– Марья, помстилось тебе! – усмехнулся Шихан. – Табак ты нашла, какие там монетки? – И спросил: – Чаю налить?

– Не надо, – отказалась я и снова обратила внимание на Маркела. – Дед, ты что-то про Макаровский совхоз поминал. Это не Макаровка, случайно?

– Ну да, Макаровка, – Маркел перекрестился. – Теперь туды лучше не соваться. Гиблое место, нехорошое.

– Это мне и без тебя известно. Скажи лучше, знал ли ты местного шамана Хурулдая?

– Хурулдая? – в один голос переспросили старики, и я заметила, как они переглянулись.

– Ну да, Хурулдая, – сердито сказала я. – Говорят, он морок всякий напускал, когда там археологическая экспедиция работала. Может, боялся, что Алтанхас найдут? Золотую Бабу?

– Какую Золотую Бабу? – Глаза Шихана настороженно блеснули из-под седых бровей.

– Но ты ж сам рассказывал, – я изобразила почти святую невинность, – что идола там вроде золотого нашли… Золотую Бабу… И ученые вроде погибли, когда через Кайсым переправлялись…

– Про идола рассказывал, и про ученых, – с недовольным видом согласился Шихан, – а про Золотую Бабу – ни-ни… С чего ты взяла?

– Так говорят, что Золотую Бабу, Алтанхас другими словами, у нас на болотах прячут или прятали. Тебе даже Костик пытался об этом сказать…

– Мало ли что пацану от болезни в голову взбрело? – рассердился Шихан. – И ты туда же… Утомилась, что ли?