Анжелика и её любовь - Анна Голон, Серж Голон

Немного погодя к пассажирам явился коротышка боцман и жестами показал, что все могут выйти на прогулку. Несколько женщин остались, чтобы немного прибраться. Анжелика вновь погрузилась в свои мысли.

— Почему ты спишь, мама? — спросила Онорина, увидев, что она закрыла ладонями лицо.

— Ах, оставь меня в покое!

Анжелика уже начала понемногу выходить из оцепенения, хотя у нее по-прежнему было такое ощущение, будто ее ударили сзади по шее чем-то тяжелым. И тем не менее она все яснее, все отчетливее осознавала истину. Все произошло совсем не так, как ей представлялось в мечтах, но ведь произошло! Ее муж, которого она столько лет оплакивала, — теперь уже не далекая, недосягаемая тень, не призрак, скитающийся где-то в неведомом и недостижимом уголке земли, нет, он здесь, он рядом, всего в нескольких шагах от нее! Когда она о нем думала, то мысленно говорила: «Он». Она не могла решиться назвать его Жоффреем, настолько он казался ей непохожим на того, кого она некогда звала этим именем. Но он уже не был для нее и Рескатором, таинственным незнакомцем, который отчего-то так ее притягивал.

Она знала одно — он ее больше не любит. Не любит, не любит!

«Но почему? Что я такого сделала, что он меня разлюбил? Из-за чего он так во мне сомневается? Разве я стану попрекать его теми годами, когда в его жизни не было для меня места? Ведь никто из нас: ни он, ни я, не хотел этой разлуки. Так почему же не попытаться изгладить ее из памяти, навсегда забыть? Но, наверное, мужчины рассуждают совсем иначе… Как бы то ни было, из-за того или из-за другого, из-за Филиппа или из-за короля — он меня больше не любит!.. Хуже того — я ему безразлична…»

Ее обуял страх: «Может быть, я постарела? Да, наверное, причина именно в этом — должно быть, последние недели как-то сразу меня состарили, ведь перед нашим бегством из Ла-Рошели я так измоталась от всех этих забот и тревог».

Она оглядела свои загрубевшие, потрескавшиеся руки, руки служанки, на которой лежит вся домашняя работа. Есть отчего прийти в ужас высокородному сеньору-эпикурейцу…

Анжелика никогда не придавала чрезмерного значения своей красоте. Разумеется, как всякая женщина со вкусом, она о ней заботилась и старалась ее сберечь, но у нее никогда не было и тени страха, что ее красота может увянуть. Ей казалось, что этот дар богов, хвалы которому она привыкла слышать с детства, будет с нею всегда и не иссякнет всю ее жизнь. И только сейчас она впервые почувствовала, что ее красота не вечна. И ощутила потребность немедленно убедиться в том, что по-прежнему хороша.

Вне себя от волнения она быстро подошла к своей подруге и спросила:

— Абигель, у вас есть зеркальце?

Зеркальце у Абигель имелось. Только она, эта мудрая дева, числившая опрятный вид и аккуратно надетый чепчик в ряду добродетелей, догадалась взять с собой эту необходимейшую вещицу, о которой кокетки в суматохе забыли.

Абигель протянула зеркальце Анжелике, и та жадно вгляделась в свое отражение.

«У меня есть несколько седых волос, это я знаю, но под чепцом он не мог их увидеть.., разве что в тот вечер, когда я впервые явилась на „Голдсборо“.., но тогда вся голова у меня была мокрая и ничего нельзя было рассмотреть».

Как далеко было ей сейчас до той непринужденности, с какой она гляделась в металлическое зеркальце на рассвете, когда еще и не помышляла о том, чтобы пленить Рескатора.

Она провела пальцем по скулам. Разве ее черты оплыли или огрубели? Нет. Правда, щеки немного впали, зато свежий воздух, как всегда, разрумянил их. Разве этим жарким, здоровым румянцем, так выделявшим ее среди других дам, не восхищались в Версале, разве не завидовала ему госпожа де Монтеспан?

Но как знать, что думает о ней мужчина, который сравнивает ее нынешний облик с хранящимся в его памяти образом юной девушки?

«Ведь за эти годы я столько всего пережила… Что ни говори, а жизнь не могла не наложить на меня своего отпечатка».