Анжелика в Новом Свете - Анна Голон, Серж Голон

Эльвира постепенно успокоилась. Тогда Малапрад на руках отнес ее и уложил рядом с детьми на одну из кроватей, где она тут же забылась тяжелым сном, а он продолжал шептать ей нежные слова утешения. Но Анжелика взялась и за него.

— Теперь ваша очередь, мой друг!

Октав Малапрад не принадлежал к числу особых здоровяков. Он промок до костей и легко мог заболеть. Анжелика налила ему стакан водки из бутыли, которая переходила из рук в руки, заставила его снять разбухший, как губка, плащ и даже, несмотря на смущенные протесты бедняги повара, растерла его, уверяя, что и Кантор, и Флоримон тоже сняли свою заледеневшую одежду. Мокрые лохмотья дымились у очага, куча грязных сапог и башмаков все росла: сейчас их просто сваливали в угол. Завтра они посмотрят, что можно сделать с ними, а сейчас места у очага слишком мало, чтобы попытаться их высушить. При свете ламп, горящих на медвежьем жиру, можно было видеть, как теснятся у единственного в лачуге очага голые дрожащие тела.

— Мы почти ничего не взяли из товаров, что предназначены для торговли с индейцами, — сказал итальянец Поргуани. — У нас еще есть и одеяла и ром.

— На сегодня нам больше ничего и не нужно, — ответил граф де Пейрак.

Итальянец раздал ярко-красные одеяла, и каждый завернулся в него; сейчас они напоминали индейцев, собравшихся по какому-то торжественному случаю. Мало-помалу пришельцы выходили из оцепенения и возвращались к жизни. И вот, не без помощи рома, зазвучал смех, мужчины принялись шутливо награждать друг друга тумаками, вспоминать о том, что произошло за последние сутки и за последние месяцы. А дети безмятежно спали.

Анжелика оглядела всех просветленным взглядом. Еще недавно они брели под порывами ураганного ветра и были самыми несчастными созданиями на свете, и тем не менее — Анжелика будет помнить это всегда — они сумели сохранить в себе искру человечности, готовность прийти на помощь и согреть сначала наиболее слабых. Она снова мысленно увидела Малапрада, утешающего Эльвиру, и бретонца Жана Ле Куеннека, протягивающего стакан водки супругам Жонас, хотя он еще не отхлебнул сам, и Кловиса, бросающего свою флягу Жану, и Никола Перро, заставляющего Флоримона и Кантора, примостившихся у очага, быстро раздеться, а не стучать зубами от холода. А Жоффрей де Пейрак… Лишь только лично убедившись, что каждый сыт и одет в сухое, он сбросил свой мокрый плащ. Анжелика перехватила его взгляд, он подошел к ней. И решительно притянул ее к себе.

— Теперь пора позаботиться и о вас, душа моя.

Его голос слегка дрожал от затаенной доброты и нежности. И только тут она почувствовала, что ее отчаянно трясет, словно в припадке падучей.

Он заставил ее выпить полный до краев стакан рому, разбавленного кипятком с кленовым сахаром, — такая смесь усыпила бы и быка!

— Да благословит Господь того, кто придумал этот божественный напиток — ром, — сказала Анжелика. — Не знаю, кто он, но ему стоило бы воздвигнуть памятник.

Все, что произошло потом, она помнила довольно смутно. Более или менее четко запечатлелись в ее памяти угол, где стоял чан, в котором бурлила вода, потому что туда бросали раскаленные камни; и блаженство той минуты, когда заледеневшее тело окутал жгучий пар; и большие руки, проворные и заботливые, помогшие ей завернуться в одеяло, сильные, крепкие руки, которые подняли ее, как ребенка, понесли и уложили; и еще она помнила, как муж укрыл ее мягким мехом и как его лицо с такими выразительными темными глазами приблизилось к ней в полутьме, словно видение из ее далеких грез… Но на этот раз оно не таяло… И она слышала слова, сладкие, словно ласка, слова, которые он шептал ей, нежа и согревая ее, как будто они были одни во всем мире… Но в тот вечер это не имело ни малейшего значения. Все они были словно зверьки, раздавленные враждебной стихией, мачехой-природой.