Святотатство - Джон Робертс (2012)

— Если верить Помпею и Цезарю, военные поселения станут чем-то вроде школы для взращивания будущих солдат, — продолжал отец. — По крайней мере, они говорили об этом в один голос.

Несмотря на свое плачевное состояние, я разразился саркастическим хохотом:

— Что за чушь! Мы все так любим порассуждать о старых добрых временах, о добродетелях, которые завещали нам отцы-основатели, о трудолюбии италийских крестьян, этой главной опоры государства… Неужели кто-то серьезно считает, что времена можно повернуть вспять? Неужели мы, римляне, уподобимся некромантам, которые оживляют мертвецов, дабы услышать их пророчества? Рассчитывать на то, что закаленные в боях воины ограничатся идиллической сельской жизнью — чистой воды безумие! Еще большее безумие — думать, что они будут растить сыновей для римской армии. Пройдет несколько лет, и все бывшие легионеры продадут землю, а сами пополнят ряды городских бандитов. Им не потребуется много времени, чтобы понять — вкалывая на своих виноградниках до седьмого пота, они останутся бедняками, тогда как уличный разбой дает возможность быстро разбогатеть.

— Ты сам говоришь, прежде чем они бросят землю, пройдет несколько лет, — возразил отец. — Это вполне достаточный срок для того, чтобы Помпей успел осуществить свои планы.

— Полностью с тобой согласен.

— А что сделал бы ты, дабы изменить существующий порядок вещей? — покраснев от волнения, вопросил отец.

— Прежде всего, отменил бы латифундии, — заявил я. — Запретил бы ввоз в Италию новых рабов и продажу ее жителей в рабство. Обложил бы крупные земельные владения таким высоким налогом, что хозяевам пришлось бы продать излишек земли.

— Обложить налогом римских граждан? — не веря своим ушам, переспросил отец. — Это невозможно!

— Другого выхода нет, — отрезал я.

Как правило, я не позволял себе говорить с отцом в столь резком тоне, но пережитое потрясение, усталость и кровопотеря сделали меня более прямолинейным.

— Всем землевладельцам я выплатил бы весьма умеренную компенсацию, а их рабов выдворил бы за пределы Италии, — продолжал я. — Избыток рабов — вот корень большинства наших проблем. Правда состоит в том, что мы, римляне, слишком обленились и отвыкли работать. Все, на что мы способны, — воевать и грабить. Прочее за нас делают рабы.

— Я слышу речь безумца, — вздохнул отец. — Клодий и Цезарь вдвоем не могли бы нагородить столько ерунды, сколько наговорил здесь ты.

Я вновь расхохотался, но на этот раз смех получился каким-то дребезжащим.

— Ты же знаешь, отец, я не сторонник крайних мер. Я никогда не выйду на улицу поднимать мятеж, поскольку уверен в его бессмысленности. Любые реформы приведут к новому кровопролитию, а крови мы видели более чем достаточно.

— Если ты понимаешь это, не распускай свой язык. Боюсь, когда-нибудь он тебя погубит.

— Возможно, ты будешь столь любезен, что одолжишь мне носилки и нескольких рабов? — спросил я, чувствуя, что продолжать разговор дальше у меня уже нет сил. — Своим ходом я вряд ли сумею добраться в Заречье.

— Да, конечно.

Отец позвал раба и велел ему приготовить носилки. Поднялась суета. Про себя я отметил, что к старости характер отца становится мягче. В былые времена в ответ на мою просьбу о носилках он поведал бы, как некогда, получив в бою раны намного тяжелее моих, проделал целодневный пеший переход в полном вооружении. Возможно, он ничуть не преувеличивал. Что ж, я никогда и не претендовал на то, чтобы соревноваться с людьми старой закалки по части выносливости.

Путь в школу гладиаторов я провел в полудреме. Мерно покачиваясь в носилках, грелся на солнышке, лучи которого проникали сквозь балдахин, и припоминал все испытания, выпавшие сегодня на мою долю. Про себя я поблагодарил Лукулла за славное вино. Если б не это доброе кекубанское, подкрепившее мои силы, я давным-давно лишился бы сознания. Когда забытье наконец овладело мною, боги послали мне удивительные видения.