Непростая история - Константин Лапин (1961)

В окне показалась Антонина Ивановна, прикрывая глаза ладонью, она всматривалась в темноту. Голос сына донесся с улицы, но так громко, словно Кирилл был где-то рядом. Разглядев на уровне пятого этажа, среди переплета веток, черное пятно, мать тихо ахнула. Перепуганный юноша стал поспешно спускаться на землю.

Она не ругала его, только крепко обняла, когда он вошел.

— Обещай мне, сынок, что никогда не повторишь этого. У меня чуть сердце не остановилось, когда я увидела тебя там... Хочу крикнуть — и не могу. А что, если б ты сорвался?

— И буду лазить и буду срываться, если ты не бросишь шить, — упрямо твердил он.

Антонина, Ивановна не желала себе зла, но когда неделю назад появилась одна из ее старых заказчиц и предложила выгодную работу — могла ли она отказаться? Кириллу так нужен светлый летний костюм. Бюро прогнозов сообщило, что жара продержится до конца лета. Единственный костюм Кирилла, перешитый из старого отцовского, стал почти неприличен.

Включив радио на полный звук, Варя взялась за ручку швейной машинки. Они и раньше работали так, мать и дочь, оставаясь в доме одни, это была их маленькая тайна. Диктор читал сообщения о ходе конгресса сторонников мира в Париже. «Вот бы съездить во Францию или в одну из демократических стран, — мечтала Варя, — мама сшила бы мне для поездки платье василькового цвета из материала, который бережется ко дню окончания десятилетки!..» «Только бы новой войны не было!» — вздыхала Антонина Ивановна, слушая радиопередачу.

6

Переполненные трибуны для зрителей, спускавшиеся к самой воде, были уже в тени. Закатные лучи горели лишь на парусах позолоченных яхт, венчавших высокие постаменты по бокам трибун, и согревали последним теплом верхнюю площадку вышки для прыжков; два спортсмена, лежавшие здесь, наблюдали, свесив головы, за тем, что делается в открытом бассейне.

Белые пробковые поплавки, нанизанные на веревку, делили пятидесятиметровый бассейн на восемь дорожек.

На дощатых помостах, далеко вдававшихся в воду, толпились пловцы в мохнатых купальных халатах, наброшенных на плечи, судьи и секундометристы во всем белом, фоторепортеры.

Дали старт последнему заплыву.

От мощных, почти одновременных выбросов рук, чем-то напоминавших взмахи крыльев исполинских бабочек, которые, казалось, хотели и никак не могли оторваться от воды, пловцы выскакивали на поверхность настолько, что были видны их загорелые спины с мускулистыми буграми лопаток.

В отличие от своих товарищей, которые ножницеобразно сводили ноги, плывущий первым прогибал спину вверх и вниз, как дельфин. Пенный бурун позади него был меньше, чем у остальных, но продвигался пловец быстрее.

— Шумов! Дава-ай, Шумо-о-ов! — закричали зрители на трибунах, когда пловец коснулся ладонью дощатой стенки, поджал на миг ноги, словно хотел встать в воде на четвереньки, и, повернувшись лицом в обратную сторону, сильно оттолкнулся ногами от щита. Он плыл последнюю прямую.

— Леша-а!.. Дава-ай, Леша-а!

Кирилл, с момента своего прихода высматривавший среди зрителей Леру, не сомневался в победе друга: ближний к Лешке пловец отстал корпуса на четыре. Интересно, какое время покажет победитель? Похоже, будет рекорд.

Три секундометриста, свесившись с плота, сделали одинаковое подсекающее движение рукой, останавливая бег стрелок.

Пловец был еще в воде, когда главный судья соревнований объявил в микрофон фамилию победителя и время, показанное им на дистанции сто метров стилем «дельфин». Меньше минуты десяти секунд!.. По трибунам пронесся гул одобрения, раздались аплодисменты. Шумов показал лучшее время дня.

Ай да Лешка! А Кириллу, видно, уже не приблизиться к достижениям друга, с которым они некогда вместе начинали плавать. Он так и не «вылез» в стометровке брассом из минуты двадцати; нынче третьеразрядники плавают лучше.