Анатомия любви - Скотт Спенсер (2014)

– Отнесу это дерьмо, а потом пойдем в комнату матери и побеседуем.

– Энн, Энн, – начала Ингрид, – мы должны все уточнить. – Она потерла щеку. – Мы должны принять решение.

– Ингрид, ты повторяешь это целый день. – Энн скрестила руки на груди. – Насколько я понимаю, решать тут нечего. Ты выбираешь церковь. Прах мы делим. О чем еще говорить?

– Много о чем. Обо всем. Обо всем. – Ингрид посмотрела на сестру, пухлую, мягкую, похожую на монашку женщину, а та закрыла глаза, словно говоря: «Ну, смелее, скажи ей».

Кит слегка коснулся меня рукой:

– Пошли. Поговорим.

– Куда это вы? – поинтересовался Сэмми.

– Мы сейчас вернемся. Побудь здесь, – велел Кит.

Сэмми покачал головой и посмотрел с отвращением.

Я вошел вслед за Китом в спальню Энн, и он закрыл за нами дверь. Я почувствовал, что этот жест с закрыванием двери был первым в череде упреков. Мы точно пришли сюда не для того, чтобы секретничать на равных. Глухой удар перекошенной от жары двери походил на некое двусмысленное оскорбление твоего достоинства, на крепкий тычок в спину или щипок за щеку.

Окна в комнате Энн, обрамленные ослепительнобелыми занавесками, выходили на красную кирпичную стену. Стекло было удивительно чистое, такое бывает только в еще не обжитых домах, и стена за ним казалась яркой, красивой, странным образом волнующей. Я отвернулся от окна и посмотрел на Кита, который сверлил меня взглядом, его рот сжался в тонкую бледную линию.

– Итак, – начал Кит. – Мать говорит, ты нарисовался в пятницу днем. Это правда?

Я отчетливо ощутил, что Кит поступает неверно, сравнивая мою версию событий с версией Энн, но кивнул:

– В пятницу, ближе к вечеру.

– Мать утверждает, около трех.

Я задумался.

– Не помню. Может, и так.

– Она сильно удивилась, когда увидела тебя?

– А ты как думаешь?

Кит пожал плечами, уголок рта у него приподнялся в кривой усмешке.

– Не знаю. Потому и спрашиваю. Если бы знал… – Он замолчал, подчиняясь главному инстинкту, который заключался в том, чтобы ничего мне не говорить.

– Она была удивлена.

– Ясно, – протянул Кит нарочито медленно, словно киношный провинциальный коп, который угрожает, многозначительно растягивая слоги. – Подозреваю, что это был следующий шаг.

– Кит, к чему ты клонишь? Скажи, что хочешь узнать, и я отвечу.

– Я хочу сказать вот что: я считаю, что это был следующий шаг. В смысле, если ты потрудился написать мне – даже мне, а ты знаешь, какого я о тебе мнения, – тогда мать уж точно получила от тебя не одно письмо. Хотя бы несколько. Я прав?

У меня имелось подозрение, что Энн сообщила ему нечто противоположное. Возможно, призналась только в одной полученной записке и, скорее всего, сказала, что не отвечала мне.

– Я отыскал твой адрес в телефонной книге.

– Знаю. Но мать ты ведь нашел не так. Она записана не под своей фамилией.

– Она под своей девичьей фамилией. Рамси. Я помню ее.

– Ты помнишь ее фамилию? – Кажется, его встревожило то, что мне известна фамилия его матери. Я снова запустил свои лапы в его прошлое. – Ладно, – сказал он скорее себе, чем мне, – значит, запомнил. И ты ей написал. И поведал, как сожалеешь обо всем, как одинок и как несправедливо то, что с тобой случилось…

– Кит, я никогда не утверждал, что это несправедливо. То, что со мной случилось, то есть со всеми нами, нельзя охарактеризовать таким словом, как «справедливо».

Но он пропустил мои слова мимо ушей.

– Значит, ты написал ей, как сожалеешь обо всем, а она написала тебе ответ. О чем она писала в своих письмах? О том, что знает, как ты сожалеешь, и что кто старое помянет, тому глаз вон?

Я почувствовал себя загнанным в угол, да на самом деле так оно и было. Вопрос не в том, солгать ли Киту, чтобы защитить Энн, а в том, призналась ли она, что отвечала на мои письма.