Обман зрения - Югетт Бушардо (2007)

А ведь я должна была знать… Раньше я знала, прекрасно знала, что все эти благородные порывы, когда тебе кажется, что ты обновилась душой, что твоя воля стала крепче стали, все эти утренние устремления — начала января или октября (девственно чистый еженедельник, тетради с лекциями без вырванных листов), готовность к любым испытаниям, лишь бы освоить ту целину, что открывается перед тобой… Искренние напутствия отца, стремящегося всячески поддержать столь благородные начинания, мамина улыбка, прячущаяся в уголках губ, мама сомневается в длительности этого порыва… Маленькой девочкой, я часто бывала чересчур сконцентрированной на этом усилии вызвать восхищение, чересчур готовой биться за право быть любимой… И вот этот ноябрь должен был стать началом обновления, новой жизни. День Всех Святых я отмечала, как Новый год, он будет обновлением моих отношений с Рафаэлем…

Прежде всего мне следовало разобраться с рабочим графиком. Более никаких вечерних лекций, занятий и собраний, что заканчиваются так поздно: я должна возвращаться на улицу Майе к такому времени, чтобы мы могли поужинать вместе с Рафаэлем, провести вечер, слушая музыкальные записи; иногда можно пойти прогуляться — почему бы нет? И я должна ясно дать понять моим коллегам, что в ближайшее время я не смогу сопровождать группы иностранных студентов. Я уже очень много работала, и теперь имею право на некоторые послабления.

В Ниме я купила множество книг, посвященных Лангедоку. Я предложила Рафаэлю читать их вслух. Сначала он протестовал, уверяя, что не хочет утруждать меня; я протестовала в свою очередь: я так хочу разделить с ним наши воспоминания. Два, три вечера подряд мы устраивались на диване и погружались в различные южные высказывания, выражения, пытались вместе переводить различные «местные» словечки: «manades»[5], «abrivado»[6], «raz-etteurs»[7], изучали биографию знаменитых «тореро»… Иногда Рафаэль сам читал мне, читал при помощи пальцев — медлительным, монотонным речитативом — новеллы Хемингуэя, посвященные предвоенной Испании. Возможно, мы наконец смогли выстроить нашу и только нашу жизнь?

Я не замечала, что мои усилия войти в мир Рафаэля оставляют где-то за порогом все то, что было накоплено мной к этому времени. Я хотела быть с Рафаэлем, и меня не трогал тот факт, что я могу подрастерять в пути нечто, что мне позволяло жить ранее, правда, жить так плохо.

* * *

А ведь я должна была знать… знать, сколь склонен к противоречиям разум Рафаэля. И как бы я ни старалась, я не могла избежать ловушек.

Мы жили у него, потому что, как я уже говорила, он не мог покинуть своей темницы. Я старалась уходить с работы раньше обычного, отказываясь от вечерних посиделок с коллегами, когда затихает бешеный ритм трудового дня, когда радость от непринужденных товарищеских отношений наконец-то выходит на первый план, оттесняя общение по необходимости. Я не задерживалась ни у газетного киоска в метро, ни у книжной лавки, в которой так любила полистать новые книги. По дороге я закупала продукты, необходимые для приготовления домашнего ужина.

И вот я возвращаюсь домой. Я тороплюсь приготовить ужин, целую Рафаэля, занятого изучением партитуры. Сначала отношу продукты на кухню и ставлю воду для овощного супа, затем я открываю книгу рецептов, принесенную из моей собственной квартиры после возвращения из Нима. Я включаю духовку и приступаю к приготовлению флана с черносливом. Высунув голову из кухни, я спрашиваю у Рафаэля, спрашиваю совершенно бездумно:

— У тебя есть весы?

Оставив несыгранным аккорд, Рафаэль переспрашивает с ошеломленным видом:

— Весы?

Действительно нелепый вопрос. Конечно же, миксер тоже отсутствует, и мне приходиться вилкой взбивать тесто в прыгающей по столу салатнице. Я произвожу массу шума, и потому Рафаэль вдруг прекращает свои занятия музыкой и, подойдя ко мне, бросает:

— Когда ты наконец закончишь? Ты уверена, что следует устраивать подобный бедлам?