Ключи счастья. Том 1 - Анастасия Вербицкая (1993)

Та ли это смуглая девочка, что встретилась случайно на его дороге и взяла всю его жизнь? Та ли это безумная, жестокая и прекрасная Маня, которая лежала на его груди и клялась, что в его любви все ее счастье?

«Мы все умираем много раз. И раньше нашей смерти».

Хорошо сказано! Вот эту спящую перед ним больную женщину разве он знает? Любит ли?

Он любит Маню, которой нет. Та Маня ушла навеки.

В те страшные ночи, когда они все, молчаливые и растерявшиеся, сидели в комнате умирающей, они недаром оплакивали ее. Маня умирала. Маня уходила от них. Мани больше нет.

Он слышал в ту ночь ее голос: «Марк… Марк… Марк…»

Это был вопль погибающей души. Последний привет уходившей.

О, он не ошибся тогда! Его отчаяние подсказало ему истину.

Та Маня ушла в Бесконечность. И унесла с собой Любовь.

Он выходит в коридор покурить.

Непроницаемая южная ночь прильнула к окнам.

Ах, эта улыбка ее! Эта новая странная улыбка.

О чем грезит она? Кто снится ей?

Нет ключа к этой душе, где он видел так ясно! Где по желанию умел зажигать чувственность. Где он сеял мечты.

Маня молчала все эти два месяца после катастрофы. Однако Соня помнит минуту, когда в немом лице ее блеснула нежность. Она почувствовала в себе биение новой жизни.

«Она будет страстно любить свое дитя, — говорила ему фрау Кеслер. — И это спасет ее…» Да. Но не безумие ли опять строить на песке свое счастье? Опять бережно ставить в храме глиняных кумиров? Разве дети не умирают? Разве в жизни не все неверно и случайно?

Подняться над жизнью. Полюбить вечное. Целью бытия сделать стремление ввысь.

Взойти за Яном на высокую башню.

Поезд замедляет ход. Вдали уже видно зарево города. Кое-где у самых рельсов светлеет мертвая вода лагун. Как будто плывешь по морю. Штейнбах входит в купе.

— Что такое? Неужели я уснула? Мы уже подъезжаем?

Фрау Кеслер живо вскакивает на ноги и глядит, прильнув лицом к стеклу.

— Мы будем в Венеции через сорок пять минут.

Вдруг Маня встает. Глаза огромные, жадные. Глаза прежней Мани. Они словно обжигают лица Штейнбаха и фрау Кеслер. Пытливо, до реальности жгуче Дотрагивается она взглядом до их душ. И он как бы чувствует на своем сердце ее слабые пальчики.

Она подходит к окну и, сдавив ладонями виски, вглядывается во тьму.

Фрау Кеслер тихонько пожимает локоть Штейнбаха. Ее блестящие глаза говорят: «Гляди!.. Ты понимаешь, что это значит?..» Да. Видны только плечи, затылок, ее руки, прижатые к вискам. Но жизнью веет от всех этих линий. Торжествующей жизнью. Радостью. Порывом.

Как прежде! Как прежде.

Через шумную, жестикулирующую южную толпу, мимо катящихся с грохотом багажных тележек они выходят на перрон.

Тишина.

Она надвигается с Большого канала, точно вгоняя обратно, в вокзал, звуки суетной жизни За минуту перед тем озабоченные пассажиры, которых дергают за рукава кричащие наперебой тощие гондольеры в грязных куртках, невольно понижают голоса. И вдруг совсем смолкают, пораженные единственной в мире картиной. Направо и налево теряется за поворотами широкая водная улица. И стены безжизненных домов опускаются прямо в канал. Мелкая черная зыбь лижет ступени вокзала. А колеблющиеся гондолы, как мистические черные птицы, грациозно кивают зубчатыми носами.

Вдруг с северо-запада налетает взрыв ветра. Гондолы, как призраки, закачались на волнах. Старик в ливрее, с темным бритым лицом и седыми кудрями, почтительно склонившись перед Штейнбахом, докладывает ему что-то быстро и вкрадчиво. Странный говор! Всюду мягкое, льстивое «ц» и «з» вместо шипящего, страстного, стремительного «ч»… Вдруг с быстротою юноши лакей бежит к краю перрона и сигналит кому-то в темноту.

Подплывает гондола с двумя гребцами. На кабинке черного бархата вышиты золотом гербы Штейнбах оглядывается на Маню.

— Дай руку! Садитесь…