– Я до сих пор прихожу сюда каждый день, – объяснила она, обводя глазами комнату.

– Старик не против, что мы вломились сюда?

Опал слабо ему улыбнулась:

– Айвен, это и есть тот мужчина, которого я полюбила.

У Айвена отвисла челюсть. Входная дверь закрылась. Шаги медленно приближались к ним по скрипящим половицам.

– Не может быть! – прошептал Айвен. – Этот старик? Но он же совсем древний, ему, как минимум, восемьдесят лет!

Старик вошел в комнату. Вдруг все его маленькое тело сотряс приступ сухого кашля. Он вздрогнул от боли и медленно, держась руками за подлокотники, опустился в кресло.

Айвен переводил взгляд со старика на Опал и обратно, на лице его было написано отвращение, которое он безуспешно пытался скрыть.

– Он не слышит и не видит тебя. Мы для него невидимы, – громко сказала Опал.

Ее следующая фраза изменила жизнь Айвена навсегда. Два десятка простых слов, которые он слышал каждый день, но еще никогда в такой последовательности. Она откашлялась, и ее голос слегка дрожал, когда она сказала, перекрывая тиканье часов:

– Запомни, Айвен, сорок лет назад, когда мы с ним встретились, он не был дряхлым стариком. Он был такой же, как я сейчас.

Опал смотрела, как чувства на лице Айвена стремительно сменяют друг друга. Растерянность сменилась изумлением, потом недоверием, сожалением, а когда он соотнес слова Опал со своей собственной ситуацией, отчаянием. Его лицо сморщилось, он побледнел и его зашатало. Опал бросилась к нему, чтобы поддержать. Он крепко за нее ухватился.

– Вот что я пыталась сказать тебе, Айвен, – прошептала она. – Вы с Элизабет можете счастливо жить вместе в своем собственном коконе, и об этом никто не будет знать, но ты забываешь, что каждый год у нее будет день рождения, а у тебя – нет.

Айвена начало трясти, и Опал обняла его покрепче.

– О, Айвен, мне очень жаль, – сказала она. – Мне очень, очень жаль.

Она укачивала его, пока он плакал. И плакала сама.

– Я познакомилась с ним при тех же обстоятельствах, что и вы с Элизабет, – объяснила ему Опал позже вечером, когда слезы у него наконец высохли.

Они сидели в гостиной ее любимого Джеффри. А он все так же молча сидел в кресле у окна, оглядывая комнату и иногда разражаясь ужасным кашлем. Опал сразу же бросалась к нему, как будто пытаясь защитить.

Она теребила в руках салфетку, глаза и щеки у нее были мокрыми, когда она рассказывала свою историю, а косички печально повисли вокруг лица.

– Я совершила все те же ошибки, что и ты, – она вздохнула и заставила себя улыбнуться, – и даже ту, которую ты собирался совершить сегодня вечером.

Айвен с трудом сглотнул.

Опал продолжала:

– Когда мы встретились, Айвен, ему было сорок, и мы пробыли вместе двадцать лет, пока это не стало слишком сложно.

Глаза Айвена широко распахнулись, и в его сердце вернулась надежда.

– Нет, Айвен. – Опал грустно покачала головой, и звучавшая в ее тоне мягкость убедила его. Если бы она говорила твердо, он бы ответил ей в той же манере, но ее голос выдавал боль. – У тебя так не получится. – Ей не нужно было больше ничего говорить.

– Судя по всему, он много путешествовал, – заметил Айвен, оглядывая фотографии. Джеффри на фоне Эйфелевой башни, Джеффри на фоне падающей Пизанской башни, Джеффри на золотом песке далеких стран, улыбающийся, здоровый и счастливый, на каждой фотографии в разном возрасте. – По крайней мере, он смог жить дальше и объездить весь мир один. – Он ободряюще улыбнулся.

Опал в замешательстве посмотрела на него.

– Но я была там с ним, Айвен. – Она наморщила лоб.

– О, это хорошо. – Он был удивлен. – Ты сделала эти фотографии?

– Нет. – Ее лицо вытянулось. – Я тоже есть на этих фотографиях, разве ты меня не видишь?

Айвен медленно покачал головой.

– О… – сказала она, изучая их и видя не то, что видел Айвен.