Десять мужчин - Александра Грэй (2008)

После мессы я засомневалась, стоит ли рассчитывать на сострадание святого отца и разумно ли беседовать с ним наедине, но отказ от покаяния грозил мне отказом от тетушкиного дома. У меня не было выхода, кроме как исполнить приказ тетушки и вечером отправиться к падре.

Дверь мне открыла экономка, сухонькая и согнутая, словно деревце оливы. Кожа морщинилась складками на ее хрупких костях, верхние зубы отсутствовали. Однако двигалась она шустро, семеня впереди меня по узкому коридору, пронизывающему весь дом. Помимо костюма самурая с саблями по обе стороны, стены коридора украшали портреты детей в натуральную величину. Тетушка с гордостью сообщила мне, что святой отец объездил полмира в роли миссионера, и я отметила по-азиатски темную кожу и яркие глаза ребятишек, но, уж не знаю почему, эти снимки в игривых рамочках добавили мне смятения.

Меня провели в просторную, скупо обставленную комнату, где за японской шелковой ширмой святой отец давал урок игры на трубе. Экономка приказала мне сесть, а сама занялась ставнями, постепенно лишая комнату света, пока я не осталась в полной темноте. Хрип трубы наконец смолк, и робкий молодой голос поинтересовался, не пора ли закончить урок.

С уходом ученика внимание святого отца переключилось на меня. Первым делом он зажег настольную лампу, направив слепящий луч прямо мне в глаза, и сколько я ни щурилась, плафон остался на месте.

— La lumière est la vérité[6], — изрек святой отец.

Падре желал знать правду, и я ему добросовестно правду предоставила. Выслушав мою исповедь, он какое-то время молчал, не сводя с меня взгляда и мерно раскачиваясь взад-вперед. Затем выудил из ящика стола два листа бумаги.

— Мое собственное произведение! — гордо заявил он.

«Произведение» оказалось двумя графиками сексуального удовольствия, начертанными яркими фломастерами.

— Схема А изображает эгоистичного любовника, — сказал падре.

Красная — мужская — линия смахивала на горную вершину, почти перпендикулярно взлетая ввысь и тут же падая. Желтую — женскую — линию можно было принять за равнину без достойных упоминания холмов.

— Схема А — это твой секс с мужем, — продолжал святой отец. — А вот это… — он задохнулся от возбуждения, — это твой любовник!

Моим глазам предстал второй листок, где красная и желтая линии взмывали и низвергались в едином оргазменном экстазе.

— У меня все было совсем не так! — возразила я.

Падре не услышал. Очарованный графиками, он горел желанием в самых сладострастных деталях обсудить подтекст красно-желтых линий. Я откинулась на спинку стула, уйдя из ослепительного круга света, и закрыла глаза.

Господи. Ни на что я не гожусь. Даже священнослужителя нашла аморального и повернутого на сексе.

— Ты должна покинуть обоих. Оставайся со мной, будь моей copine[7].

Глаза падре моргнули за стеклами очков, кончик языка прошелся по растрескавшимся губам. Я вскочила на ноги — в страхе, что «дружбой» святой отец не ограничится.

— Не уходи. Ты так расстроена. Подожди, успокойся!

Я вернулась на место, сделала глубокий вдох, постаралась взять себя в руки, а падре тем временем вытащил из-под своего кресла камеру.

— Можно тебя сфотографировать? — Не дожидаясь ответа, он ослепил меня вспышкой.

Я вихрем умчалась к своей машине и на бешеной скорости полетела в объятия тетушки. За чашкой вечернего чая я пересказала ей странную беседу с почитаемым ею преподобием и намекнула, что безоговорочно верить ему, пожалуй, не стоит.

— Наш приходский священник — благороднейший человек! Как ты смеешь его чернить?!

Негодование тетушки было так глубоко, что на стол она подала лишь листья салата с собственного огорода, которыми мы и поужинали перед ранним отходом ко сну.

Утром моя двоюродная тетушка приготовила завтрак из горячих бриошей и cafe au lait[8], что я сочла верным признаком примирения.