Ожерелье королевы - Александр Дюма (2014)

Как объяснить то, что она чувствовала?

Была ли это любовь? Нет, любовь не принимается и не растет с такой стремительностью в стылой атмосфере придворных чувств. Любовь, это редкое растение, любит расцветать в щедрых, чистых, нетронутых сердцах. Она не дает корней в сердце, обезображенном воспоминаниями, на почве, промерзшей от слез, которые годами скапливались в ней. Нет, то, что м-ль де Таверне чувствовала к г-ну де Шарни, не было любовью. Да она и сама усиленно отвергала подобную мысль, потому что поклялась никого никогда не любить в этом мире.

Но тогда почему она так страдала, когда Шарни обратился к королеве с изъявлениями почтения и преданности? Несомненно, здесь присутствовала ревность.

Да, Андреа признавалась себе, что испытывает ревность, но не ревность, вызванную тем, что мужчина может полюбить не ее, а другую, но ревность женщины, которая могла бы внушить любовь и ответить на нее.

Она с грустью смотрела на проходящих мимо нее прелестных влюбленных нового двора. Эти дерзкие и пылкие люди не понимали ее и после положенных знаков уважения удалялись; одни, потому что ее холодность проистекала не из философских убеждений, другие же, потому что холодность эта составляла странный контраст с легкостью нравов прошлой эпохи, из которой, казалось бы, пришла Андреа.

И притом люди – и те, что ищут наслаждений, и те, что мечтают о любви, – опасались холодности двадцатипятилетней женщины, красивой, богатой и к тому же любимицы королевы, которая, оледенелая, бледная и молчаливая, бредет в одиночестве по дороге, где наивысшая радость и наивысшее счастье – привлечь к себе всеобщее внимание.

Быть живой загадкой не слишком приятно, и Андреа прекрасно понимала это: она видела, как постепенно перестают замечать ее красоту, в ее уме начинают сомневаться или даже отрицают его. Более того, она видела, что эта отчужденность становится привычкой у старых и инстинктом у новых придворных: уже стало обыкновением не обращаться к м-ль де Таверне и не заговаривать с ней, так же как никому не приходило в голову обратиться к версальским Латоне или Диане, огражденным холодным кольцом черной воды. Обычно бывало так: человек кланялся м-ль де Таверне и, исполнив тем самым долг вежливости, отворачивался и улыбался другой женщине.

Все эти мелочи отнюдь не ускользали от чуткого взора Андреа. Она, чье сердце, познав все муки, не ведало ни единой радости, чувствующая, что годы уходят, ведя за собой на смену бесцветную тоску и мрачные воспоминания, шепотом взывающая к тому, кто не столько прощает, сколько карает, и проводящая мучительные бессонные ночи в созерцании радостей, щедро дарованных счастливым версальским влюбленным, с безысходной горечью вздыхала:

– А я! Господи, а я!

Когда в последний вечер морозов она встретила Шарни и заметила, как взгляд молодого человека с интересом задержался на ней, опутывая ее сетью симпатии, она не увидела в нем той отчужденной сдержанности, какая ощущалась в каждом придворном. Для этого мужчины она была женщиной. Он пробудил в ней молодость, гальванизировал то, что было мертво, заставил покрыться румянцем мрамор Дианы и Латоны.

И м-ль де Таверне неожиданно потянулась к тому, кто возродил ее, заставил почувствовать, что она тоже жива. Ей было приятно смотреть на молодого человека, для которого она не была загадкой. И ей было невыносимо думать, что другая женщина обрежет крылья ее лазоревой иллюзии, отнимет мечту, только-только выпорхнувшую из золотых ворот.

Пусть нас простят за то, что мы так пространно объясняем, почему Андреа не вышла из кабинета королевы и не последовала за Филиппом, хотя и страдала из-за оскорбления, нанесенного ему, так как брат был для нее идолом, составлял предмет чуть ли не религиозного и даже любовного обожания.

М-ль де Таверне не хотела оставлять королеву с де Шарни, однако после изгнания брата вовсе не собиралась участвовать в беседе.