— Генри, пожалуйста, послушай меня, — в отчаянии заговорила она. — Анна умерла! Ничто не может вернуть ее назад. Но ты не должен накачиваться алкоголем. Прошу тебя.

— Почему нет, бабушка? Это моя жизнь. — Он опустошил стакан и с грохотом поставил его на стол.

— Потому что у тебя есть ребенок, Генри, — негромко произнесла бабушка. — Ваш с Анной ребенок. Вот почему тебе надо взять себя в руки.

— Я тебе уже говорил. Мне этот ребенок не нужен.

— Генри, она твоя дочь, — в отчаянии сказала Элизабет-Энн.

— Ну и что? — Тяжелый взгляд блестящих глаз Генри встретился со взглядом Элизабет-Энн.

Та вздохнула.

— Пойдем, Генри. Наверху нас ждет машина. Пойдем. — Она отодвинула стул, помолчала, а потом мягко добавила: — Сегодня твою дочь выписывают из больницы. Давай заберем ее, Генри, принесем домой. Мы сделаем это вместе, ты и я.

— Нет.

Элизабет-Энн утомленно вздохнула:

— Ну как же ты не понимаешь? Ведь она дочь Анны! Я думала, что ты любил свою жену.

— Да, я любил ее, — прозвучал неожиданно яростный ответ. — Я любил ее больше жизни. А ребенок убил ее.

— Ребенок не убивал ее, — резко возразила Элизабет-Энн. — Анна знала о возможных последствиях. Но ей хотелось иметь ребенка. Она хотела ребенка от тебя. Ей так сильно этого хотелось, что она рисковала своей жизнью, чтобы подарить тебе наследника. — Элизабет-Энн помолчала. — Ты что, хочешь обо всем забыть?

Генри нахмурился.

— Тебе нужен этот младенец? Ради Бога, бери ее себе. Я не желаю ее видеть. Никогда. — Он знаком заказал официанту еще порцию, потом снова повернулся к бабушке. — А теперь, оставь меня в покое.

Элизабет-Энн встала и вышла, столкнувшись по дороге с официантом, несущим грязный стакан, до краев наполненный бурбоном.

Поднимаясь по эскалатору наверх, она все гадала, почему все на нее смотрят. Элизабет-Энн поняла это только тогда, когда уже сидела в «роллс-ройсе».

Она плакала.

9

Медсестра в белой униформе улыбалась, протягивая Элизабет-Энн мяукающий сверток. Девочку одели в белоснежную хлопчатобумажную распашонку из шитья, украшенную бельгийским кружевом. Элизабет-Энн купила ее специально для малышки, и теперь ее тронуло, насколько наряд подчеркнул поистине ангельскую нежность ребенка.

Элизабет-Энн баюкала свою правнучку на руках, осторожно поддерживая крошечную, покрытую пушком головку одной рукой. Казалось, ребенок почувствовал себя в безопасности, его окружало тепло и любовь, и малышка неожиданно перестала плакать. Словно они разговаривали друг с другом на тайном языке. Крошечный кукольный ротик сложился в булькающую беззубую улыбку.

— Я думаю, что вы отлично поладите, — улыбнувшись, заметила медсестра, похлопывая Элизабет-Энн по руке.

Элизабет-Энн кивнула и тоже улыбнулась. Она укачивала ребенка и рассматривала крошечное личико. Девочка выглядела такой знакомой, точная копия всех четверых ее детей через несколько дней после рождения. Но эта малышка казалась еще более прелестной, если такое только возможно.

В глазах Элизабет-Энн заблестели слезинки. Младенец был таким маленьким, таким светленьким, таким голубоглазым — все знакомые черты. Она — настоящая Хейл.

Держа на руках правнучку, Элизабет-Энн почти забыла о своем горе. Только когда она уже спустилась вниз по лестнице и опустилась на мягкое кожаное заднее сиденье желто-черного «роллс-ройса», отчаяние снова придавило ее своей тяжестью.

Это дитя. Ребенок Анны.