Творящие любовь - Джудит Гулд (1998)

— Всего двух пуговиц не хватает, — говорил ей Марти Зелигман, владелец магазина, пока Элизабет-Энн рассматривала блузку без воротника и с присборенными у плеча прозрачными рукавами, мягко облегающими запястье.

Блузка была в отличном состоянии, но Элизабет-Энн засомневалась. Пуговицы были достаточно необычными, им трудно будет найти замену.

— В этом вы можете покопаться бесплатно, — предупредительно сказал Зелигман, показывая им с Людмилой ящик с маленькими перламутровыми пуговицами.

Людмила настояла на покупке. Элизабет-Энн обнаружила, к своему большому удовольствию, что, когда они заменили все пуговицы на перламутровые, блузка стала еще красивее. Нежные переливы перламутра оттенял материал цвета кофе с молоком. Надевать драгоценности не требовалось. Блузка сразу же стала ее самой любимой. Перед и спинку украшала тесьма такого же оттенка, а край на уровне бедер заканчивался бахромчатой каймой из маленьких, похожих на жемчужины, вышитых тамбуром шариков, которые в сочетании с перламутровыми пуговицами придавали ей утонченный аристократизм.

Любая другая женщина стала бы носить эту блузку с юбкой такого же цвета, но только не Людмила, а Элизабет-Энн быстро согласилась с ней. Они вместе выбрали шерстяную юбку в складку чуть за колено грязно-белого цвета, модель, поступившую непосредственно из дома моделей Уорта в Париже. До Элизабет-Энн она украшала не худенькую титулованную вдову с Карнеги-Хилл, но несколько липших складок сделали блузку пригодной для ношения. Что же касается жакета, Людмила в очередной раз настояла на контрасте и выбрала шерстяной жакет сочного вишневого цвета, как только что сорванные с дерева ягоды.

Ушли в небытие крепкие деревенские ботинки с высокой шнуровкой. Элизабет-Энн и девочки носили туфли из мягкой упругой кожи на небольшом каблуке и с ремешком у лодыжки. Теперь она была так же хорошо одета, как и любая матрона из общества, и при этом за малую толику настоящей цены.

Закончив рассматривать себя в зеркале, Элизабет-Энн подобрала сумки, вошла в гостиную и опустила их на кушетку, служившую ей кроватью и прикрытую бежевым мохеровым пледом.

От двери раздался скрежет поворачиваемого ключа.

— Мама! Ты дома?

Жизнерадостный голос словно ворвался в комнату: таким образом Ребекка всегда оповещала о своем приходе. Будучи самой младшей из трех сестер, она еще не страдала от резкой смены настроения, как старшие девочки, уже сражавшиеся с трудной порой взросления. По характеру Ребекка больше всех походила на мать. Она была самой простодушной из детей, меньше всех склонной к вспышкам гнева, никогда не прекословила и была самой чувствительной. Иногда в голове у Элизабет-Энн появлялась невольная мысль, что Ребекка — ее любимица, но когда так случалось, мать старалась отогнать ее.

Элизабет-Энн твердо напоминала себе, что каждого из детей в какое-то время она любила больше остальных. Но на самом деле она любит их всех одинаково.

Эти размышления заняли лишь секунду, и Элизабет-Энн уже раскрыла объятия, приветствуя Ребекку.

— Как дела, дорогая?

Ребекка улыбнулась ей.

— У меня все отлично, — ответила она, задыхаясь после быстрого подъема по лестнице. А потом слова торопливым потоком обрушились на мать: — Регина заставила нас идти пешком до Сентрал-стейшн, но Заккес устал, и нам пришлось нести его большую часть пути, а Шарлотт-Энн жаловалась, что у нее волдыри на пятках… — Девочка перевела дух и продолжила: — Они поднимаются, — и хихикнула. — Регина, Шарлотт-Энн и Заккес поднимаются, — поправилась она, — а не волдыри. Впрочем, они тоже.

Элизабет-Энн рассмеялась и взъерошила девочке волосы:

— Кажется, вы неплохо провели время.