Свободные от детей - Юлия Лавряшина (2008)

На того, что сидит сейчас за рулем, уже посматриваю без вожделения. Или женщина, которая едет рожать, в принципе на это не способна? Да куда уж, конечно, когда живот все сильнее стягивает болью и ладони потеют от страха, что я начну рожать прямо в машине… Теоретически у меня куча времени, но ведь случаются же стремительные роды…

— Ничего, ничего, — бормочет Лера, которую трясет не меньше, чем меня, ведь это ее ребенок сейчас появится на свет. — Пробок сегодня не должно быть — воскресенье. Долетим за полчаса!

— Выпускай подкрылки, — демонстрирую, до чего же я спокойна, даже пытаюсь шутить, и сестра понимает, что нужно еще крепче сжать мою руку, потому что у меня уже сдают нервы.

— Можно, я останусь там с тобой? — спрашивает Влас.

Похоже, он сегодня решил доконать меня своей непредсказуемостью. Стараясь говорить членораздельно, я повторяю самое обидное для него, так ведь сам напросился!

— Тебе там нечего делать, потому что это не твой ребенок, Влас! Усвой ты это, наконец! И твоим он никогда не станет.

— Это уж точно, — бурчит Лера, в которой заговорил инстинкт хищницы, охраняющей своих детенышей.

— Там видно будет, — меланхолично отзывается Малыгин.

— Что видно? Бред! Что может измениться оттого, что ребенок выберется наружу?

Он вдруг произносит то, что заставляет нас с сестрой притихнуть, ведь опровергнуть это довольно трудно:

— Ты можешь измениться.

Лера бросает на меня испуганный взгляд. И я без слов понимаю: ей хочется прямо сейчас услышать клятву, что во мне ни за что и никогда не проснутся материнские чувства. В этом совершенно уверена я сиюминутная, нынешняя. Но мы обе весьма смутно представляем, что происходит в душе женщины, пережившей такое потрясение, и зарекаться, что это не вывернет меня наизнанку, не поставит с ног на голову (или наоборот?) все мои представления о жизни, сейчас бессмысленно. И я не выдерживаю, отвожу взгляд…

Уткнувшись в окно, Лера замирает в новом страхе. Теперь я нахожу ее руку и осторожно сжимаю. Но сказать мне нечего, и мы молчим всю оставшуюся дорогу. И Влас, слава богу, тоже помалкивает, и так уже наговорил лишнего.

Возле роддома, с врачом которого Лера давно уже все решила, я даже не вникаю — как, мы обе, словно очнувшись от анабиоза, начинаем суетиться, хвататься друг за друга и одновременно говорить о чем-то незначительном, что в этот момент кажется самым важным. Я прижимаю к груди «файлик» со своими документами, страховкой и медицинской картой и чувствую, что защищена ими, словно кольчугой. Так и иду к больничному крыльцу, а Влас тащит за мной сумку. Пристроившись чуть сзади, Лера торопливо поглаживает меня между лопаток:

— Все будет хорошо, я чувствую. Все будет…

Влас пытается прорваться в приемный покой под предлогом, что мне не унести такую сумку, но пожилая акушерка выпроваживает его:

— Все сами носят, и ничего! Идите, папаша. Когда родит, тогда добро пожаловать!

Его глаза так и вспыхивают от этого слова, каким к нему никогда не обращались. И я думаю, что мир, наверное, здорово переменился, пока я сидела взаперти, если уж Малыгин затосковал о ребенке… Может, ему президентских денег захотелось? Так это ведь только за второго дадут, а на такой подвиг я уже не решусь… Или это возрастные изменения начались? У него ведь тоже сороковник не за горами…

И то ли нервы у меня сдают в эту минуту, то ли что-то человеческое просыпается, но я обнимаю Власа на прощанье. Он прижимает меня так бережно, что в мыслях проносится преступное: «А он действительно был бы хорошим отцом!» Отпрянув от него, я хватаюсь за шею сестры, как в детстве она цеплялась за мою, когда мама уводила ее в детский сад, а я оставалась дома — в школу было во вторую смену. Мне хочется крикнуть: «Не отдавай меня!» И она слышит это, не прозвучавшее.

— Знаешь что, — решительно говорит Лера. — Я останусь. Мы будем рожать вместе.