Одиночество Новы - Джессика Соренсен (2015)

Я сижу у себя на кровати, разложив вокруг все свои фотографии, на которых есть Лэндон, плюс несколько книжек по психологии, а под кроватью стоит запертый ящик с рисунками Лэндона – с тех самых пор стоит, как его родители их принесли. Окно открыто, вентилятор работает, волосы у меня затянуты сзади в хвост, чтобы шея не так потела. Но даже в джинсовых шортах и серой майке я чувствую, что кожа у меня соленая от пота.

Компьютер открыт, веб-камера нацелена на меня, и я просматриваю перед ней одну фотографию за другой, ищу что-то в его глазах или в выражении лица, что могло бы подсказать, почему он это сделал. Почти на всех я вижу грусть, но должно быть что-то еще. Не мог же он сдаться только потому, что ему было грустно.

– Должны быть еще фотографии, я помню, – бормочу я, спускаю ноги вниз, спрыгиваю с кровати и иду в гараж. Когда я уехала в колледж, мама кучу вещей собрала в коробки и составила там на полки.

Зайдя в гараж, я тут же жалею, что пошла. Слишком много воспоминаний роится в этом цементном ящике: барабаны в углу, накрытые простыней, и сверкающая краской вишнево-красная «шевроле-нова» 1967 года, стоящая посреди гаража, а в другом углу – велосипед, последняя вещь, которой касались руки моего отца перед смертью.

Я считаю каждую ступеньку, спускаясь вниз, ровным, размеренным шагом обхожу машину, провожу рукой по сверкающему капоту. Я никогда особенно не любила машины, хотя отец всегда старался меня заинтересовать, он оставил ее мне в своем завещании, и неудивительно. Удивило меня только то, что он вообще оставил завещание, как будто знал, что умрет молодым, и хотел привести свои дела в порядок перед уходом.

Я вздыхаю, убираю руку с машины и снимаю в дальнем конце с нижней полки коробку с надписью: «Нова. Фотографии». Возвращаюсь в свою комнату и вываливаю фотографии из коробки, стараясь не морщиться от того, какой беспорядок я развела, и от того, что нужно просмотреть еще столько фото. Мы с Лэндоном никогда не ездили в какие-то особенные места, но я любила его фотографировать: он был такой красивый, а на фотографиях эта красота была еще заметнее – как картина, которая издали кажется обыкновенной и неинтересной, а вблизи оказывается, что все линии, формы и цвета идеально подходят друг к другу и вместе составляют нечто настолько удивительное, что даже не верится в его существование.

– Тук-тук! – В комнату входит Делайла.

Я ее не видела с тех пор, как обкурилась травки у Дилана, но это потому, что я к Дилану больше не ездила. В руке у Делайлы кофе со льдом, волосы заплетены в две косы. На ней розовая рубашка и обрезанные джинсы, она не накрашена, а за спиной у нее зачем-то рюкзак.

– Опять в школу собралась? – поддразниваю я ее, когда она закрывает дверь.

– Что? – недоуменно морщится подруга.

– Это зачем? – показываю я на рюкзак.

Делайла заглядывает себе за спину.

– А-а, это… – Она запрыгивает на кровать, и матрас под ней пружинит. Кусочки льда в стаканчике с шорохом перекатываются, а фотографии съезжают к краю и едва не падают на пол, я еле успеваю их подхватить. – Это я нам вкусненького принесла.

– Вкусненького? – переспрашиваю я, беру пачку фотографий и кладу на колени.

Глаза у Делайлы загораются, она снимает рюкзак и плюхает на кровать. Расстегивает, и мне уже становится по-настоящему любопытно, что она там притащила. Она достает из рюкзака стеклянную трубку и пакетик с травкой.

– Где ты это взяла? – ужасаюсь я.

И зачем принесла сюда?

Делайла открывает пакетик и достает щепотку травки:

– У Дилана, где же еще?

Я выравниваю на коленях пачку фотографий:

– Ладно, а сюда зачем притащила?