Комплекс Мадонны - Норман Богнер (1997)

— Что ж, в таком случае разве ты не можешь принять то, что мои привычки могут быть другими?

— Могу, но не хочу.

— Я бы хотела, чтобы ты попробовал.

Робби передал ей бюстгальтер, пояс и чулки; трусиков у Барбары не было. Он смотрел, как ее пальцы ловко сновали по пуговицам и застежкам, словно она видела, что делает.

— Повязка тебе не помогла? — спросил он.

— Это имеет значение?

— Да, имеет. Это очень важно.

— Для кого, для твоего «я»?

— А есть что-то еще?

— Многое.

— Я хочу узнать, ты получила полное удовлетворение?

— А где был ты?

— Здесь, но я не уверен. Скажи, получила?

— Да.

— А кто-нибудь… а ты раньше?..

— Высказывайся, что ты имеешь в виду.

— Я стесняюсь.

Он подождал, надеясь, что Барбара ему поможет, но она не стала делать этого. Барбара надела ботинки, миниатюрные ботинки с медными пряжками и низкими каблуками.

— Я попробую.

— Почему ты не плюнешь на это, если тебе так трудно произнести?

— Я хочу знать… У тебя еще с кем-нибудь бывало так?

— Да, — сказала она, натягивая юбку.

— Понятно.

— Ты не собираешься спросить, было ли лучше?

— Я боюсь.

— Не бойся, это всего лишь слова.

— Не действия?

— Теперь — только слова, — сказала она.

— То, что произошло, было необычным? Я был особенным?

— Да, особенным.

— Это может стать постоянным?

Барбара уже была полностью одета, теперь она развязывала платок, прикрывающий ее глаза.

— Это предложение?

— Да, это предложение.

— Я высказываюсь за, и ты тоже.

— Ты любишь меня?

— Нет.

— Ты любишь кого-нибудь?

— Да, твоего отца.

— А как насчет того, как ты с ним обращаешься?

— Слушай, Робби, что, черт возьми, такого интересного в моей сексуальной жизни? Я раздвигаю ноги, закрываю глаза, и кто-то вставляет свою «Большую Берту». И Барбара Хикман называет это основным течением американской мысли.

— Я просто хотел знать… Он делает тебя счастливой?

— Почему бы не спросить у него?

— Мне? Тебе это понравится?

— Не бросай вызов. Делай то, что тебе нужно.

— Я и не бросаю вызов. Я просто не знаю, что мне делать.

— Тогда ничего не делай.

— Но я должен поговорить с Элейн, объяснить…

— Объяснить что? И я, в общем-то, не вижу, какое я ко всему этому имею отношение.

— Теперь я тебя ненавижу, действительно ненавижу, — сказал Робби, натягивая брюки.

— Это естественно. Ты не хочешь забыть о том, что мы собирались куда-то ехать?

Обвив ее руками, он так стиснул объятия, что Барбара начала задыхаться.

— Пожалуйста, скажи, что ты что-то чувствовала.

— Хорошо, я что-то чувствовала.

* * *

На улице у входа в Электрический цирк толпилось несколько сотен человек. Робби показал свою визитную карточку, и их тут же впустили.

— Потому что ты умоляла меня.

— Не помню.

Они выпили кофе в полупустом «Рикерсе» на Шестой авеню. Барбара заказала английскую сдобу с виноградным повидлом, а Робби съел бекон с яйцами.

— С понедельника я начинаю каяться.

— Почему?

— Я должна. Я пойду к Фреру и исповедуюсь ему.

— Тебе от этого станет легче?

— Нет. Я чувствую себя прекрасно. И лучше не может быть. Все будет в порядке. Я не упомяну твоего имени.

— Разве ты не должна быть с ним искренней?

— Я с ним искренна, всегда искренна, — сказала Барбара, точно защищаясь от обвинения. — Он никогда не спрашивает имен, и я никогда их не упоминаю. Имена не имеют значения.

— Кроме людей, которым они принадлежат.

— Их я исключаю.

— Значит, ты признаешь, что то, что ты делаешь, — действительность… происходит на самом деле?

— Именно это мы пытаемся определить… лгу ли я. Я не могу определить, а он может.

— Я действительно люблю тебя, — сказал Робби.