Долгая дорога в дюнах - Олег Руднев (1984)

Помирать, действительно, было нельзя. Это значило прежде всего завалить дело и погубить ни в чем не повинных людей. Никогда еще обер-лейтенант Отто Грюнберг, он же майор советской разведки Александр Ефимов, не оказывался в таком дурацком и безвыходном положении. Всякое случалось в его жизни: приходилось выбираться из невероятных ситуаций, но сейчас обстоятельства складывались так, что рассчитывать можно было только на чудо. Неприятно защемило сердце: помрет Александр Ефимов в этом подвале, и никто не узнает, как погиб разведчик. Нет, помирать было нельзя…

Артур с Мартой выбрались из погреба, тщательно замаскировали вход в подполье, помня утреннюю оплошность; на минуту замерли, вслушиваясь в ночь. Кажется, ничего подозрительного: так, отдаленный рокот моторов, редкий лай собак, да старая липа за окном, цепляясь веткой о стекло, издавала резкий, вибрирующий звук, напоминавший повизгивание пилы. Благополучно добрались до веранды.

— Значит, так, — не отпуская ее руки, шепотом сказал Банга, — сигнал: занавеска в твоей комнате задернута — опасно. Запомнишь?

— А ты сумеешь различить? Ночью…

— Ничего, занавеска белая, ее далеко видно.

— Артур, — Марта придвинулась к нему вплотную, — я давно хотела тебе сказать… — И вдруг замерла на полуслове — за дверью раздались тяжелые шаги, послышались громкие мужские голоса. Марта угадала в одном из них голос Крейзиса.

— Какого черта? Я ног под собой не чувствую, — раздраженно бубнил он. — Тем более возвращаться сюда же. Ты же слышал, что сказал Зингрубер? Сбор у твоего тестя.

— Но это через час, не раньше. Мы бы успели еще обсушиться и по рюмке пропустить, — неуверенно возразил Лосберг.

Крейзис рассмеялся.

— Не понимаю я тебя, Рихард. Какого черта ты с ней цацкаешься? После всего, что она тебе преподнесла.

— Что ты имеешь в виду? — голос Лосберга предательски дрогнул.

— Ладно, Рихард, нам ли притворяться? Да я бы на твоем месте…

— Прости, но ты пока не на моем месте.

— И слава богу. В общем, ты как хочешь, а я отсюда ни шагу. В конце концов я иду не к ней, а к старосте этого поселка.

Марта дрожащими пальцами, миллиметр за миллиметром, бесшумно опустила крючок обратно в кольцо. И в ту же секунду дверь сильно дернулась.

— Право, Освальд, пойдем ко мне. Человек спит…

Как Лосберг ненавидел себя в эти минуты! Вместо того чтобы осадить нахала, напомнить ему о правилах приличия — в конце концов они рвались не к какой-то девке, а к его собственной жене — он вялым, словно вареным языком, произносил пустые, необязательные слова.

— Ничего, проснется. — Крейзис сердито вымещал приятелю за недавний дурацкий разговор.

Они возвращались из комендатуры, где провели остаток дня, присутствуя на бесконечных допросах задержанных. Шли усталые, злые, крайне недовольные друг другом. Крейзис никак не мог забыть оскорблений, неожиданно брошенных Рихардом ему в лицо, Лосберг, в свою очередь, болезненно переживал и события прошлой ночи, и то, что его унизили до положения рядовой ищейки. Хуже того, ему дали недвусмысленно понять: если он не будет беспрекословно подчиняться, его накажут, строго и незамедлительно. Неподалеку от дома Озолса они остановились покурить. Раздираемый противоречиями, снедаемый стыдом и ненавистью (Рихарду казалось, что ошметки от цветов навсегда впечатались ему в физиономию), он не выдержал, спросил напрямик:

— Ты хорошо спишь по ночам? Тебя не мучают кошмары?

Освальд, прежде чем ответить, несколько раз глубоко затянулся, презрительно сплюнул под ноги.

— Бессонницей страдают люди физически и духовно неполноценные. Меня, в отличие от некоторых, из постели не вышвыривают и с психикой у меня тоже все в порядке. — Он не очень деликатничал — не выбирал выражений.

У Лосберга все заклокотало от ярости.

— А совесть? — спросил он с придыханием. — Красивые разговоры о родине, национальном достоинстве, народе? Или это как смена погоды?