Долгая дорога в дюнах - Олег Руднев (1984)

Наконец приладил инструмент (он сейчас с благодарностью вспомнил шофера из общества «Рыбак», который однажды показал ему этот фокус), завертел ручку и невольно зажмурился, услышав размеренный треск зубчатки. Артуру опять показалось, что этот звук грохочет по всему двору. Но он продолжал крутить ручку, и прутья медленно раздвигались под натиском инструмента.

— Руки, руки береги! — прошептал он Грикису. — А, черт, неудобно как.

Наконец, верхний прут с треском лопнул, вырвавшись из бетона.

— Держи! — со злостью прохрипел он Грикису, чуть не выронив потерявший опору домкрат. — Крути скорее!

Торопясь, сбивая в кровь пальцы, бормоча под нос ругательства, Юрис вставил домкрат между вертикальными стержнями и, уже не обращая внимания на шум трещотки, бешено завертел ручку. Прутья послушно начали разгибаться, просвет все больше расширялся. И вдруг что-то неприятно хряснуло, затем послышался бешеный голос Грикиса:

— Сломался, зараза!

Еще не веря в услышанное, Артур бессмысленно смотрел в черный провал окна.

— Ну что… что там?

— Накрылся! — теперь уже Грикис пытался орудовать домкратом, как ломом. Попробовав и так и этак, он со злостью отшвырнул бессмысленный кусок железа. — Беги, придумай что-нибудь! Лом найди.

Артур спрыгнул с ящика, вернулся в гараж — лом он нашел очень быстро. Но только выскочил во двор, как отчетливо услышал голос дневального.

— Банга! Банга! — надрывно звал тот.

Терять нельзя было ни секунды. Бегом вернувшись назад, он просунул лом между прутьями и яростно, всей силой налег на него. Надломленный домкратом прут с треском вылетел из гнезда.

Из штаба в сопровождении дневального и Брандиса выбежал лейтенант. Застегивая на ходу френч, он метнулся в сторону казармы, на шум. И только сейчас из дверей гауптвахты выбежал заспанный часовой с винтовкой.

— Стой! — истошно завопил он, заметив спрыгивающих с ящиков Грикиса и Бангу. — Стой, стрелять буду! — и несколько раз с испугу бабахнул в воздух.

— Тревога! — лейтенант устремился к часовому на помощь.

В городке вспыхнули все лампы и прожекторы, но было поздно — беглецы успели перебраться через забор.

— Разбегаемся! — хрипло скомандовал Грикис и, хлопнув в знак благодарности Артура по плечу, бесследно растворился в темноте.

Ярким весенним днем по мосту над рекой с грохотом мчался товарный состав. В одном из пустых вагонов, скорчившись в углу, сидел Артур. Сняв френч, он старательно спорол погоны, а затем принялся за нашивки. Голову сверлила одна-единственная мысль: отрезает он не просто тряпки — отрезает свое прошлое. Во всяком случае, возврата назад не было.

Утопая в белоснежной пене кружев, барахтался, таращил глазенки малыш. Рихард, еще не сбросив дорожного плаща, склонился над колыбелью. Со сложным чувством вглядывался он в этот крохотный, живой комочек, бесконечно далекий от ненависти, любви — от всей пестрой путаницы человеческих страстей, охватывающих Лосберга в последнее время. Сын его жены и его врага… Существо, которому волей судьбы он должен стать отцом, дать свое имя… Эта молчаливая дуэль взглядов — младенчески безмятежного и тяжелого, ревнивого, холодно-неприязненного — не ускользнула от внимания Марты. Слабая, неокрепшая после трудных родов, она приподнялась на подушке, с тревогой наблюдая за этой встречей. Будто хотела угадать по ней будущее своей странной семьи.

— Чудо, а не ребенок! — раздалось за спиной Рихарда восторженное кудахтанье тетушки Эльзы. — Глазки голубенькие, волосики беленькие… Настоящий ариец. Зигфрид!

— Можешь гордиться, — подхватил дядюшка Генрих. — Твой сын — чемпион клиники. Пять килограммов двести восемь граммов… — и подмигнул. — Что и говорить — сработано на совесть.