Долгая дорога в дюнах - Олег Руднев (1984)

— А это возьми на память. Заруби на носу, дружище, такие штучки все больше в моде… Но не везде тебе будут их дарить.

По каменным плитам тюремного коридора тяжело стучали шаги. Две пары солдатских сапог и между ними — башмаки арестанта. Одетый в полосатую робу, Андрис Калниньш шагал в сопровождении конвойных, угрюмо озираясь по сторонам, За поворотом коридора, возле дверей одной из камер, их ждал надзиратель со связкой ключей. Калниньш забеспокоился, повернулся к конвойным:

— Куда вы меня ведете?

Те продолжали молча шагать.

— Куда ведете, спрашиваю?

— Шагай, шагай! Нечего! — подтолкнул его в спину надзиратель.

Они подошли к камере тридцать семь. Тюремщик отпер дверь, конвойные бесцеремонно втолкнули заключенного внутрь — дверь тут же захлопнулась.

Утром рыбак ползал на карачках, протирал тряпкой пол. Его физиономию украшали два лиловых синяка.

— Давай, давай, вкалывай! Работа дураков любит, — добродушно заметил лежащий на койке детина — подобно зверю, он буйно зарос волосами. — Вон там, в уголочке протри!

Андрис сверкнул исподлобья ненавидящим взглядом, но послушно пошел домывать угол. Двое других заключенных, явные уголовники, перебрасывались в карты.

— Закурить! — негромко приказал один из них.

Калниньш сделал вид, что не слышит.

— Ну? — повысил голос картежник.

Курево лежало рядом. Рыбак положил тряпку, вытер о штаны руки и, достав из пачки папиросу, сунул ему в рот.

— Огня!

От ненависти и унижения у Калниньша дрожали руки, но он заставил себя зажечь спичку. Однако арестант не спешил прикуривать — разминая папиросу, дожидался, пока пламя не начнет обжигать Андрису пальцы. Стиснув зубы, рыбак терпел.

— Молодец, — похвалил уголовник и обратился к приятелю: — Пусть теперь покушает.

— Пусть, — согласился тот и двинул по полу ногой котелок с похлебкой.

Калниньш достал ложку, хлеб… И вздрогнул — ь котелок звонко шлепнулся окурок.

— Папиросы дерьмо! — небрежно заметил бандит, закуривая новую.

Все трое заржали. Пришлось стерпеть и это — Калниньш прекрасно понимал: его провоцируют. По всей видимости, одного покушения на следователя властям было маловато, чтобы отвалить ему полной мерой. Неужели боятся реакции ка убийство Акменьлаукса? Во всяком случае, он дал себе зарок — больше не взрываться и не поддаваться ни на какие провокации. Выплеснул из котелка, молча уселся в углу и жевал хлеб.

Волосатый детина сполз с кровати, подошел к рыбаку, уставился на него, разглядывая в упор:

— Слушай, а ты действительно политический? Что-то уж больно покладистый. Может, легавый? Разнюхать кой-чего подсадили? Лучше сразу колись!

Рыбак будто и не слышал — жевал себе и жевал.

— Ясно, легавый, — обернулся к своим детина. — Разве политические такие бывают? Тот вон, учителишка… До чего ж нервный был — страшное дело. Руку мне до кости прокусил. А еще — интеллигент.

Андрис поперхнулся куском, потрясенно поднял взгляд на волосатого. Они его вовсе не провоцируют, а посадили сюда так же, как Акменьлаукса. Чтобы угробить руками уголовников.

— Чего вылупился? — усмехнулся волосатый. — Может, он дружок твой был? Тогда — извини, не знал.

Жгучая ярость ударила рыбаку в голову, заставила забыть о благоразумии. Он медленно, тяжело поднялся.

— Значит, это ты, гнида вонючая?

— Чего, чего? — обалдело набычился детина. — Ну, видно, мало мы тебя…

Но договорить не успел, с воем отлетел в угол — Андрис в бешенстве двинул его ногой в пах. Но тут же с коек сорвались остальные и бросились на рыбака. Андрис волчком крутился между ними. Окровавленный, страшный, он едва успевал отражать удары и сам бил, бил, что было мочи. С пола вскочил озверевший от боли и злобы волосатый.

— Отвали, суки! — выл он, размахивая тяжелой табуреткой. — Отвали, говорю! Я сам его, сам…