Год тумана - Мишель Ричмонд (2009)

— Обязательно побывай. Великолепная архитектура, замечательные музеи. Похоже на Прагу двадцать лет назад, до того как туда нахлынули туристы. — Элиот кладет руку мне на колено. — Ты в порядке?

— Да. Спасибо за заботу.

От его руки исходит приятное тепло, и я понимаю, что моя радость при виде Ника несколько превосходит чувства, которые обычно испытывают при встрече со случайным знакомым. Джейк всегда умел выводить меня из растерянности одним лишь прикосновением, но это как будто было много лет назад. Мимо мелькают дома, в ночном городе тихо, как в церкви. Провода троллейбуса поблескивают при лунном свете; кажется, будто низко над улицей висит стальной балдахин. Ник смотрит прямо перед собой и горбится.

— Я действительно рада тебя видеть.

Ник улыбается:

— Взаимно.

Останавливаемся перед обшарпанным зданием на углу Гаррисон и Двадцать первой улицы. На первом этаже — кубинское кафе с неоновой вывеской. Напротив — бар для лесбиянок. Ник расплачивается и благодарит шофера. Поднявшись по ступенькам к двери, набирает код, дверь открывается, и я вижу узкую лестницу, покрытую ковром и тускло освещенную. Пахнет застоявшимся табачным дымом и едой из кафе.

— Знаю, что сейчас думаешь, — говорит Ник. — Но поверь, внутри все куда красивее.

— А я думала, ты живешь где-нибудь на Рашн-Хилл.

— Купил здесь квартиру, как только переехал в Сан-Франциско, уж очень понравилась цена. И кроме того, я полгода в разъездах, так что мне, в общем, некогда сидеть и любоваться на свое жилье.

На площадке третьего этажа Ник снова набирает код и впускает меня в квартиру. Его жилище очаровательно, одновременно и стильно и шикарно. Мебель и аксессуары Ник явно приобрел не в «ИКЕА» и не на распродажах.

— Какой высоты здесь потолки?

— Четырнадцать футов.

— На тот случай, если придут ужинать баскетболисты?

— Вот именно.

Все буквально сверкает алюминием и хромом, мебели мало, и она состоит из прямых углов и четких линий: кожаный диван вдоль одной из стен, три стула нежного оттенка металлик, кофейный столик шириной с мою кровать. В столовой на полу лежит бежевый ковер; из обстановки нет ничего, кроме огромного овального стола со стальными ножками и отполированной до блеска серой столешницей. Спальня отделена сетчатой занавеской. Одна стена полностью занята встроенными книжными полками. Здесь, должно быть, не меньше двух тысяч томов.

— И сколько из этого прочтено?

— Немного, — говорит Ник и слегка смущается.

Квартира напоминает купленный в Хельсинки стильный веничек для взбивания яиц, только в увеличенном виде.

— Просто потрясающе.

— Один из братьев — архитектор, а его жена — дизайнер по интерьеру. Два года назад в честь моего дня рождения они здесь все переделали. Снесли пару стен, выкинули старую мебель. Проблема в том, что я провожу дома слишком мало времени и никак не могу привыкнуть к переменам. Кажется, будто это чья-то чужая квартира.

— Она мне очень нравится.

— Спасибо. — Ник шагает на кухню. — Садись. Что-нибудь приготовлю. Ты, наверное, страшно проголодалась. Хочешь французский тост?

— С удовольствием.

— Отлично, я ведь больше ничего не умею.

Пока Элиот возится, рассматриваю книги на полках и никак не могу определить, чем он руководствовался, покупая и расставляя их. Здесь всего понемногу: «Моя жизнь» Троцкого соседствует с путеводителем по Финляндии, Колетт — с Джеком Лондоном, «Лолита» и «Мадам Бовари» — с несколькими толстыми томами, посвященными падению коммунизма на Балканах. Вижу стихи Одена, Эшбери и Плата, статьи Уайта, пьесы Гарольда Пинтера и самоучитель по игре на банджо. Отдельная полка посвящена албанским писателям Джири Каджане и Измаилу Кадаре. Их произведения есть у Ника в оригинале, а также в переводе на английский и французский.

— Скажу тебе честно, впервые вижу мужчину, у которого на полке стоят книги на албанском языке.

— Ты еще многого обо мне не знаешь.