Год тумана - Мишель Ричмонд (2009)

Однажды вечером, когда я ловлю такси, возвращаясь в мотель, ко мне приближается странный мужчина. Он озирается, и когда убеждается, что вокруг никого нет, приставляет к моей шее нож и увлекает в аллею. «Не ори». Чуть усиливая нажим, он шепчет на ухо непристойности, одновременно хватая за бедра. От грязной рубашки разит потом и текилой. Сердце у меня бешено колотится. Лезвие ножа теплое, а не холодное, как я себе раньше представляла. Бандит разрезает одну из бретелек платья и слегка рассекает кожу, потом пытается расстегнуть ширинку. Понимаю, что он собирается меня изнасиловать, и с удивлением отмечаю у себя отсутствие страха. Я словно раздвоилась — с одной стороны, хочется сопротивляться или бежать, с другой — просто покориться. Кажется, будто все к тому и шло.

Потом чувствую на своем лице что-то горячее и влажное — пьянчуга целует меня. Дыхание у него гнусное; когда насильник лезет своим толстым языком мне в рот, чуть не задыхаюсь. Если я умру, не увижу ребенка Аннабель и никто никогда не найдет Эмму.

— СПИД, — отталкиваю его и едва не кричу: — Yo tengo AIDS![17]

Головорез запрокидывает голову и хохочет, потом проводит тупой стороной лезвия по моей шее, по груди и выпускает. Выхватывает сумочку и неверными шагами бредет прочь.

— Тебе сегодня повезло, gringa[18], — бросает через плечо и смеется. — В следующий раз не повезет.

Бегу на людную улицу. Кошелек с деньгами у меня на талии, под одеждой. Пьяный грабитель его не заметил. В нем все мои наличные и паспорт. К счастью, фотоаппарат остался в мотеле. Дрожа, я наконец ловлю такси и возвращаюсь.

Долго стою в крошечной душевой и все еще чувствую на коже грубые пальцы. Злость сильнее, чем страх. В конце концов, я взрослая, могла спастись бегством. А ребенок? Что может сделать ребенок?

Собираю вещи и лежу на застеленной кровати в ожидании рассвета. В соседней комнате плачут дети, мать пытается успокоить их ласковыми словами. Потом начинает орать мужчина, его гневная тирада завершается звуком пощечины; женщина плачет, раздается еще одна пощечина, и наступает тишина.

Представляю себе, что кто-то бьет Эмму. Или еще хуже.

Сижу на краю кровати, и сердце бешено колотится. Мысленно снова и снова прокручиваю случившееся. Хочется домой — просто сесть на следующий же самолет в Сан-Франциско и вернуться в знакомый город, окутанный знакомым туманом. Сяду в такси, приеду к себе и буду долго нежиться в ванне, смывая с себя дорожную грязь. Засну в своей кровати, а проснувшись, услышу знакомый шум транспорта. Достану из шкафа чистую рубашку и чистые брюки и переоденусь под звуки любимой музыки, а потом постучу к Нелл и выпьем с ней по чашечке вкусного крепкого кофе.

Не устаю напоминать себе о причине, по которой меня занесло в эту страну. Эта же причина не позволяет вернуться домой.

Наконец начинают кричать петухи, мрак рассеивается, с улицы доносится запах жареного бекона. Оставляю ключ на столике внизу, добираюсь на такси до автовокзала и первым же автобусом возвращаюсь в Сан-Хосе. После долгой и утомительной поездки по ухабистым грязным дорогам, с пересадками с автобуса на автобус, к вечеру оказываюсь в Плайя-Эрмоса. Сами только что закончила работать. Мы открываем пару бутылок холодного пива, идем на пляж и сидим в сумерках, наблюдая за тем, как из воды выходят последние серфингисты. С их стройных тел, сияющих в лучах заката, стекают капли воды. Каждый, словно пуповиной, соединен со своей доской при помощи петли, закрепленной на лодыжке. Серфингисты кажутся одиночками, даже когда идут компанией; доска, крепко прижатая к боку, — словно продолжение тела, и я завидую той умиротворенности, которую эти люди, по-видимому, черпают в своем уединении.

— Что я тут делаю? — задаю риторический вопрос. — Это безумие не может продолжаться вечно.

— Именно так я говорила себе семь лет назад, когда приехала сюда.

— Тебе не кажется, что это самообман?

Сами вытягивает загорелые ноги.

— Не знаю…