Год тумана - Мишель Ричмонд (2009)

Почему только одна туфелька, а не две? И где тело? Пока его не найдут, ничего нельзя сказать наверняка. Плюс тысячи звонков в штаб и сотни писем на сайт. Всего два дня назад жительница Сан-Франциско, проводящая отпуск во Флориде, сообщила, будто видела девочку, похожую на Эмму, в Форт-Уолтон-Бич. След ни к чему не привел, но по крайней мере нам не перестают звонить и писать. Если хоть кто-то из этих людей окажется прав — Эмма, возможно, жива.

Шербурн много раз повторял свою версию, но детектив говорит так лишь по незнанию. Мысленно я бесчисленное множество раз прокручивала в голове этот вариант. Может быть, Эмма неверно оценила расстояние до воды из-за тумана? Может быть, увидела морского ежа и на минуту забыла свой страх? Снова возвращаюсь к одному и тому же ответу, и это в меньшей мере статистическая вероятность, нежели слепая вера: Эмма не могла утонуть, поскольку это значило бы, что она мертва и нет причин продолжать поиски.

Как-то читала статью о слонихе, у которой родился мертвый детеныш, и она толкала безжизненное тельце в течение трех часов. И случилось чудо: слоненок ожил. Мать буквально силой заставила сердце новорожденного работать. Животное действовало, побуждаемое исключительно инстинктом.

В то время как память — лишь хранилище воспоминаний, подверженных влиянию извне, инстинкт заложен глубоко внутри. Память может обмануть, направить по ложному пути, загнать в тупик. Я готова признать, что память иногда подводит, но инстинкт — надежный и непоколебимый — твердит, что Эмма жива. Не «возможно, жива». Не «я надеюсь, жива». Бывают случаи, когда инстинкт не сомневается. Эмма жива и ждет меня.

Глава 48

На следующее утро еду на Бейкер-Бич. В тумане виднеются арки моста Голден-Гейт. Сегодня никто не загорает — слишком холодно; только двое подростков, расположившись на скамейке, едят рогалики и пьют кофе. Парень сидит лицом к столу, а девушка — лицом к молодому человеку, обвив ногами его талию. Смотрю на эту парочку, которая не замечает ничего вокруг себя, и вспоминаю первые дни с Рамоном, когда я с нетерпением дожидалась большой перемены. Звенел звонок, я вскидывала рюкзак на плечо и неслась на улицу, где ждал Рамон в потрепанном джипе. Иногда мы ехали в кафе и обедали рыбными котлетами, но чаще отправлялись прямо к нему. Там спешно раздевались и забирались в постель, памятуя о том, что мне никак нельзя опоздать на урок французского. Секс был очень хорош, и я вспоминаю о нем до сих пор. Впрочем, иногда гадаю, не смотрю ли на свое прошлое сквозь розовые очки. Возможно, Рамон лишь казался мне тогда феноменальным любовником — ведь сравнивать было не с кем.

Бреду вдоль пляжа, среди скал и высматриваю то, что мог не заметить турист. Увы, нахожу только мусор — пустые банки из-под пива, старую кепку, стертый голландский гульден, совершенно здесь неуместный, как будто его вымыло на берег после кораблекрушения. Представляю себе Эмму, которую тащат за скалы. Не могу выбросить эту картину из головы. Может быть, Джейк и прав.

По пути домой заезжаю к нему, но Болфаура нет. Звоню в штаб и дожидаюсь двенадцатого гудка; не отвечает даже автоответчик. Поднявшись к себе, несколько часов отвечаю на письма и, как обычно, обзваниваю больницы. У меня есть список всех больниц в стране. В течение последних месяцев я позвонила в каждую из них по крайней мере однажды, и теперь звоню по второму разу. Всегда одно и то же — трубку берут врачи, которым вечно некогда, я диктую описание Эммы и слышу в ответ нетерпеливое: «Здесь нет этой девочки».