Женщина нашего времени - Рози Томас (1993)

Тут были глубокие диваны с валиками и со старинными вышитыми подушками. Тяжелые занавесы с кистями и глубокими фалдами были задрапированы, а боковые столы под шелковыми скатертями были задрапированы еще раз сверху серебряно-синими и зелеными. Поверх толстого ковра лежал огромный старинный ковер, на котором нежно-розовые вышитые розы скручивались по спирали на туманном сине-зеленом фоне. Здесь стояли лампы с абажурами из плиссированного шелка и даже рамки для фотографий, разбросанных по всей комнате, были наложены на бархат с вышивкой.

По мере того, как вся эта изысканность и богатство поднимались, чтобы поглотить ее, Харриет вдруг в какой-то момент почувствовала сильную, глубокую и ясно осознаваемую привязанность к дому Джейн Хантер в Хакни.

«Что мне нравится? — спросила она себя с бешенством. — И частью чего я являюсь? Только не этого. Чего угодно, но только не этого».

Здесь были, наверное, еще человек двенадцать, стоящих плотным полукругом с бокалами в руках перед горящими в камине дровами. Все они были старше Робина и Харриет, мужчины с серебряными волосами и все еще тренированными фигурами и женщины со стройными талиями и пышными прическами, чьи наряды отражали сияние денег.

Здесь у Харриет не было никаких оснований думать о своем бриллианте. Когда она пожимала руки с кремовыми полированными ногтями, она видела проросшие ряды бриллиантов и серьги с неограненными камнями величиной с мяч для гольфа, а изумрудная булавка в воротнике блузки одной дамы заставила ее вспомнить дом драгоценностей во дворце Топкапи, через который она, Чарли и остальные прошли с рюкзаками за плечами больше десяти лет назад.

— Приятельница Робина, Харриет. Все вы, конечно, знаете Робина, не так ли?

Робин проходил между ними элегантный и спокойный за ширмой своих изысканных манер. Харриет подумала: «О чем я могу говорить с этими людьми?» Здесь не было Мартина, на которого, вероятно, можно было бы рассчитывать, как на союзника.

Потом она увидела, что одна гостья не участвовала в представлении. Она сидела с одной стороны комнаты в кресле в полоборота к окну, открывающемуся в сад. Ее худые ноги в клетчатых брюках были вытянуты, а ботинки, возможно непроизвольно, касались обивки медового цвета. На вид ей было лет десять, и у нее на лице было выражение мятежной скуки.

Мужчина в темной куртке и полосатых брюках, неся серебряный поднос, прошел между Харриет и ребенком. Харриет взяла предложенную им высокую тонкую рюмку шампанского и наблюдала за тем, как он, слегка согнувшись, предложил стакан обычного апельсинового сока ребенку. Она взяла стакан, не взглянув на него, а выражение ее лица не изменилось.

«Ребенок кого-то из этих людей, без сомнения», — определила Харриет. Ей было интересно, какая из этих шелково-серебряных пар была ее родителями.

Харриет пригубила шампанское и отошла в сторону от ведущей оживленную беседу группы. Здесь стоял пуфик с кистями на позолоченных звериных лапах, похожий на детский стул, и Харриет присела на него, переместив свои глаза на нужный уровень.

— Извините, нас не представили, — сказала она. — Меня зовут Харриет.

Ребенок посмотрел на нее, но ничего не сказал.

— Как тебя зовут? — подсказала Харриет.

Девочка насупилась.

— Я только ребенок, вы же понимаете, — подчеркнула она звонким голосом с явным американским акцентом.

Это прозвучало неожиданно в комнате, наполненной протяжным и несколько лающим английским языком.

— Дети должны быть видны, но не слышны.

Харриет усмехнулась.

— Это ты так считаешь?

— Как ребенок, я не могу считать или не считать, не так ли? Это делают взрослые. Вы тоже так считаете?

Харриет вспомнила вечеринку Джейн на двух уровнях, давая правильный ответ на вопрос девочки.

— Дети тоже люди. Они заслуживают того, чтобы их было слышно так же, как и любого другого. Но не больше, как некоторые, кажется, предполагают, но, конечно же, и не меньше.