И всё равно люби - Кэрри Браун (2016)

Рут подумала, что никогда и не видела доктора Веннинг иной – только мягкой. Разве что позволяла себе холодок с типами, которых именовала бюрократами и тиранами. На память пришла строчка из Шекспира: доктору Веннинг почти всегда удавалось «своим пением укротить свирепого медведя».

На третье утро больничных бдений Рут показалось, что в теле доктора Веннинг что-то наконец ослабло, будто успокоилось. Рут, не сводившая с нее глаз, почувствовала, как расстояние между ними все увеличивается. Интервалы между вздохами становились длиннее.

День шел своим чередом, Рут рассеянно скользила по страницам «Мидлмарча», то и дело наклоняясь вперед, чтобы убедиться: после долгой тишины жалкая плоская грудь доктора Веннинг снова ритмично, пусть редко, приподнимается.

Поздно вечером она задремала и очнулась от того, что медсестра легонько тронула ее за плечо.

Рут подскочила.

Но доктора Веннинг здесь больше не было, она исчезла. Рут закричала, уронила на пол книгу.

Доктор Веннинг ее покинула, и Рут пропустила это мгновение. То, что осталось лежать на кровати – ввалившиеся, обтянутые кожей щеки, бескровный клюв вместо носа, курья лапка, сжавшая простыню, – почти невозможно было узнать.

Она совсем не так себе это представляла. И поняла тогда, что невозможно спутать сон со смертью.

Прошла ночь. Через открытое окно Рут слышала, как ветер шумит в кронах деревьев, где-то вдалеке гудели автомобили. В палате появились еще нянечки. Их вызвали? Кто-то из них, пробормотав сочувственно: «Ну, ну, ничего не поделаешь, могло быть и гораздо хуже, уж я навидалась», – осторожно подтолкнул Рут к выходу, словно теперь доктору Веннинг предстоят какие-то таинственные процедуры, слишком интимные, слишком неприличные, чтобы выполнять их при свидетелях.

Рут спустилась вниз, ноги ее подкашивались.

Кафетерий был закрыт, свет приглушен. За буфетным прилавком виднелась освещенная кухня, кто-то еще работал, белый поварской колпак то появлялся, то исчезал из виду.

В телефонной будке она повернулась спиной к пустому холлу и приложила к лицу носовой платок. Когда Питер взял трубку, она не смогла ничего выговорить.

– Ох, Рут, – наконец сказал он. – Мне так жаль.

От его сочувствия она разрыдалась.

Он не смог тогда поехать с ней. Это было еще до того, как его назначили директором. Он был тогда просто учителем, и ему не так-то просто было вырваться из школы. Учителей не хватало, и если кто-то увольнялся, хворал или вынужден был отлучиться, нагрузка падала на остальных, а мальчишки могли хулиганить, им требовалась крепкая рука. И в коллективе тут же вспыхивала неприязнь к коллеге, которого подозревали в лени или недобросовестности.

Доктор Веннинг ведь не приходилась им родственницей, хотя на самом деле для Рут она была матерью, отцом, сестрой… да всем.

Кто-то нетерпеливо постучал в стеклянную стену кабинки.

Рут рассерженно махнула рукой, прогоняя назойливого торопыгу и отворачивая мокрое от слез лицо.

Прошло несколько недель после смерти доктора Веннинг, но чувство отчаяния не притуплялось.

Как-то вечером, после очередного ужина в молчании, Питер отложил вилку.

– Рут, она по-прежнему с тобой, – сказал он.

Хотел утешить ее. Она это понимала, да. Но его уверенность показалась ей идиотской – да откуда он знает-то?! О чем запальчиво ему и заявила, хотя позже пожалела об этом.

Чувствовала себя скверно – зачем-то нагрубила Питеру, да так жестоко, и неважно, что жестокость – она уже поняла это, наблюдая за другими людьми, – обычно порождена болью.