И всё равно люби - Кэрри Браун (2016)

– Так включи свет, – спокойно отозвалась она.

– Нет, электрическое освещение – это не то, – возразила ей Рут. – Людям нужен настоящий солнечный свет.

Доктор Веннинг молчала.

– Вы же психиатр, – не выдержала Рут. – Вы должны знать!

– Вот уж поистине чушь! – фыркнула Веннинг. – Да всем немного грустно, когда идет дождь. Кроме уток, конечно.

Рут вытаращила глаза от удивления.

– Для психиатра вы бываете просто потрясающе бесчувственной! Вы это понимаете?

– А почему ты решила, что психиатр должен тебе сочувствовать? – спросила Веннинг. Она сняла очки, машинально протерла их. – К счастью, Рут, мы с тобой ничего не можем с этим поделать – если дождь льет, значит, льет. Но, как сказал поэт: «И дни становятся унылы и тихи. Молчи, грусть в сердце! И жаловаться прекрати! За облаками солнце еще светит».

– Лонгфелло, – кивнула Рут. – Я знаю это стихотворение.

– Ах, это его, да? Никак я не могу научиться запоминать имена. Что там дальше? Там-тарам, так-так… «Твоя судьба – судьба и всех. И в каждой жизни гром и дождь. Как некоторые дни унылы и тихи».

В памяти Рут те ночи в доме Мэри такими и остались – тучи, ветер завывает.

Она часто просыпалась от кошмаров. Садилась в кровати, сердце бухает, на лбу испарина. Даже приноровилась брать одеяло, усаживаться на верхней ступеньке и сидеть так какое-то время, слушая доносившееся от Мэри радио. Мэри спала очень мало, и радио помогало ей скрасить одиночество, особенно ночью. Рут поплотнее укутывалась, прислонялась к стене и вслушивалась в успокаивающий гул голосов. Ей нравились спортивные комментаторы – мерное бормотанье, а потом вдруг возбужденный вскрик, нравился невидимый смех, сопровождавший комедийные передачи. Иногда она так и засыпала – свернувшись калачиком на лестничной площадке, и просыпалась на рассвете от шума прибоя – до берега было всего несколько домов.

Конечно, тут и сомневаться нечего, и Веннинг это подтвердила: кошмары возникли не вдруг на пустом месте, а выросли из ее детства, из всех тех событий, что случились на ее глазах, да и само детство – молчание отца, тайны – сыграло свою роль.

Как-то зимой в субботу, когда подходил к концу первый год ее работы у доктора Веннинг, она оторвалась от печатной машинки и увидела, что Веннинг стоит рядом с чашкой чая в руках. Легонько похлопав Рут по плечу, Веннинг поставила перед ней чашку и блюдце.

– Это ромашковый чай, для сна хорошо, – пояснила она и присела рядышком. – Я все думала о твоих снах. О кошмарах, которые тебя мучают. Ты пей, пей, – кивнула она на чашку. – На вкус напоминает траву, но пить можно. В самом деле хорошо помогает.

Рут сделала глоток. Да уж, трава так трава… Рут сморщилась.

– Можно добавить меду, – предложила Веннинг. – Сама посуди, – без паузы заговорила она, будто ей самой необходимо было произнести эти слова вслух, – кому охота каждую ночь пугаться до смерти? Никому, совершенно никому. – Она мельком взглянула на Рут. – Но, не исключено, мы сможем найти способ увидеть эти сны в ином свете.

В кошмарах ей иногда виделось, как расстрельная команда целится в нее, и терзал жуткий липкий страх, когда она снова и снова пыталась подняться с земли. Но чаще в кошмарах к ней являлись люди, которых обманул ее отец – отчаявшиеся мужчины в рваных рубахах, вдовы в черном, безутешные дети обвиняли ее, указывая на разруху и запустение вокруг – пустые амбары, гулкое эхо в голых, одни стены, домах, поросшие сорняком поля, тусклая вода в реке, где прежде сверкала жирная рыба, поникшие сады, некогда полные яблок. Рут переходила от одного к другому, от человека к человеку – кто безучастно сидит на крыльце, кто бессильно распростерт на сырой земле, – металась между ними, мучимая виной, беспомощная, тянула их за руки, пытаясь поднять, или выворачивала свои карманы, пытаясь высыпать им в ладонь денег.

Доктор Веннинг молча слушала эти печальные истории.

– Тяжелые сны, не позавидуешь, – вздохнула она.