Любимые и покинутые - Наталья Калинина (1994)

Маленький Ян рос очень спокойным мальчиком и не доставлял мне почти никаких хлопот. Часто я ставила колясочку, в которой он лежал, в кабинет отца Юлиана, а сама занималась хозяйством — старый и малый прекрасно ладили между собой. Отец Юлиан называл Яна не иначе, как «наш младенец» и каждый вечер перед тем, как удалиться к себе, заходил в мою комнату и долго стоял возле его колыбельки.

Мы с Анджеем все так же жили в разных комнатах — он утверждал, что работает по ночам, а утром должен как следует выспаться. Анджей не прикасался ко мне, узнав, что я беременна, да и после того, как я родила Яна. Поначалу он обидно подсмеивался над моей буквально на глазах расползавшейся фигурой и говорил, что я непременно рожу двойню. Я молча глотала слезы и уходила к себе. Когда меня забрали в больницу, он очень испугался, дежурил в приемном покое всю ночь, пока я не разрешилась благополучно мальчиком. На следующий день моя палата утопала в красных гвоздиках, осунувшийся Анджей стоял на коленях перед кроватью и целовал мне руки. Он навещал меня каждый день, интересуясь сыном вскользь и несерьезно. Мне шепнул как-то: «Бедная — он такой большой. Представляю, что он с тобой сделал, этот маленький садист». Мне почудилась в его интонации некоторая брезгливость ко мне, но я постаралась не придавать этому значения.

Скоро Анджей выдвинулся в ведущие репортеры газеты, издававшейся на польском языке. Попутно он сотрудничал в одном русском издании. Он теперь читал много русских книг и газет и говорил по-русски бегло и почти без акцента. Я не видела мужа целыми днями, иногда же он приходил чуть ли не под утро.

Не думаю, чтобы у него были женщины — я слишком хорошо знала своего Анджея и видела, что сейчас все его помыслы заняты политикой.

Однажды, месяца через три после рождения Яна, он пришел ночью ко мне в комнату (он заходил сюда последнее время очень редко и почти не обращал внимания на сына), прошептал: «Подвинься», — и лег рядом со мной поверх одеяла.

— Я почему-то стал брезговать тобой, хоть и уговариваю себя, что это все ерунда, что в тебе ничего не изменилось. В тебе ведь на самом деле ничего не изменилось?

— Не знаю, — ответила я, глотая слезы и чувствуя, что моя ночная рубашка насквозь пропиталась молоком. — Я по-прежнему люблю тебя, Анджей.

Он обнял меня через одеяло, поцеловал в лоб, потом в нос.

— Как хорошо, что мы с тобой поженились. По крайней, мере я теперь чувствую ответственность за тебя, за сына и никуда от вас не денусь. Как хорошо, что мы поженились, — повторил он.

— А если бы мы не поженились, ты что, смог бы нас бросить? — недоуменно спросила я.