Любимые и покинутые - Наталья Калинина (1994)

— Они у тебя очень тонкие и мягкие, — прошептала она и вдруг, быстро подавшись вперед, поцеловала Толю чуть повыше уха. — Тебя сестры целуют? — спросила она.

— Нет.

— А ты их?

— Нет, — ответил Толя. — А почему ты это спросила?

— Потому что я бы ревновала, если бы они тебя целовали. Потому что… понимаешь… это должно быть… забыла это слово… от… откровением. Знаешь, что такое откровение?

— Знаю. Изъявление божественной воли.

— О, как ты красиво сказал. Я и не знала, что это так. Я думала… думала это просто то, что случается в первый и в последний раз. Я в какой-то книжке об этом прочитала. Значит, Бог захотел, чтобы я тебя поцеловала, да?

Толя вдруг обнял Машу за худенькие плечики, прижал к себе, уткнувшись носом в ее волшебно пахнущие волосы.

— Как хорошо… — выдохнула Маша. — Ты… ты еще никого так не обнимал?

— Нет.

— Значит, это тоже откровение. Потому что… потому что так хочет Бог, а еще потому, что так больше не будет никогда. Понимаешь?

— Да, — глухо ответил Толя.

Они сидели так какое-то время, испытывая чувства и ощущения, которых еще не могли назвать. Вдруг Маша коснулась губами губ Толи, и оба замерли, ибо их пронзила боль.

— Мне больно, — прошептала Маша. И, как бы желая еще усилить эту боль, прижалась губами к губам Толи, провела по ним кончиком своего сухого от возбуждения языка. Его губы раскрылись, принимая Машины. Их поцелуй был неумелым, но он захватил обоих, поднял в воздух их тела, сплетя в один трепетный клубок, закружил в вихре. И они больше не могли распоряжаться ими, подчинившись этому самому странному из всех законов — закону откровения.

Толя быстро научился плавать — даже не научился, а словно вспомнил, как это делается, потому что в первый же раз доплыл до самого буйка, правда, при этом отчаянно колотя по воде ногами и руками. Теперь они с Машей заплывали далеко в море — спасатели почему-то смотрели на их шалости сквозь пальцы, хотя их моторка нередко описывала широкий круг, в центре которого оказывались две головки в желтых резиновых шапочках.

Устинья поначалу волновалась, потом поняла, что бессильна изменить развитие событий и положилась во всем на Бога, хотя и не спускала глаз с этих желтых головок. Море в последние дни, к счастью, было на редкость спокойным и безмятежным.

— Я знаю одну пещеру, — сказала как-то Маша, когда они отдыхали, повиснув на скользком холодном буйке. — Но туда надо поехать ночью, чтобы встретить там восход солнца. Знаешь, когда я увидела оттуда, как появляется из-за горизонта солнце, то это тоже было откровением. Солнце — это же Бог, да?

— Это языческий Бог, — сказал Толя. — В него верили до того, как появился Иисус Христос. Солнце — злой Бог.

— Неправда, — возразила Маша. — У меня руки сами потянулись к солнцу. Я не могла отвести от него взгляда. Я бы не стала смотреть на злое и нехорошее.

— Просто ты язычница.

— А что это такое? Это плохо быть язычницей? Но почему?

— Потому что языческие боги слепы и глухи к страданиям людей. Ты не можешь попросить солнце, чтобы летом оно не так сильно жгло или чтобы оно зимой давало нам больше тепла.

— Но если я попрошу об этом Бога, он ведь тоже меня не послушается, правда?

Толя задумался.

— Не послушается. Потому что решит, что твоя просьба глупа и наивна. Бог исполняет только разумные просьбы.

— Хорошо. Тогда я попрошу его, чтобы он сделал меня великой балериной. Такой, как Уланова. — Маша сложила ладошки домиком, но ей все равно удавалось удерживать голову над поверхностью воды, потому что она умела работать ступнями ног как лягушка своими перепончатыми лапками, возвела глаза к солнцу. — Господи, прошу тебя, сделай меня великой балериной, чтобы я танцевала Одетту, Джульетту, Аврору, Коппелию, Жизель. Господи, не откажи в моей просьбе, а я за это буду верить в тебя.