Любимые и покинутые - Наталья Калинина (1994)

— Ну что ты будешь делать! Опять я тебя хочу — словно мне двадцать, и я целый год не видел женщины! Ты не свитезянка, а настоящая ча-ров-ни-ца. Ах, как я люблю это русское слово! Бедные мужчины, как ты их распаляешь. Миколая мне больше всех жалко — он млеет от шороха твоего платья. Миколай славный парень, свойский, но… — Анджей наморщил лоб. — Чугунная стена, эта их идеология или религия, как ее ни назови. Шею свернешь, а не пробьешься сквозь нее. Не понимаю, зачем им это? Неужели только для того, чтобы страну в повиновении держать? Или же сами во все это верят, как Юстина в своего Бога? Богданка, как ты думаешь, верят или прикидываются?

Маша только сладко зевнула и снова потянулась, выставив свои острые, едва прикрытые батистовой блузкой груди.

— А, черт с ними, — сказал Анджей, просовывая руки ей под блузку. — Пока мы живы, какое это имеет значение?..

На рассвете они купались в реке, теплой и томной, как молодая женщина после любовных утех. Анджей, держа на одной ладони совсем невесомое тело Маши, сказал:

— Так было, есть и будет всегда — любовь. Только ради нее стоит жить на этом свете. Мир рушится, его прах просыпается сквозь наши пальцы, а мы пытаемся задержать его в своих ладонях и построить из него дом нашего счастья. Юстина тоже хотела построить из этого праха свой дом. Но сильная и хорошо приспособленная к жизни Юстина не смогла сделать того, что удалось моей хрупкой свитезянке. Этот прах в твоих мягких нежных ладошках превращается в прочный гранит, а слабые пальчики, оказывается, ваяют из него все, что хотят, уверенно населяя земную обитель чувствами обители небесной. Вот только я никак не могу закончить свой роман. — Он невесело усмехнулся. — Те статейки и рассказики, которые нас пока худо-бедно кормят, шелуха, отходы из-под резца скульптора, работающего над своей Галатеей. Мне мешает с головой уйти в мой роман мысль о том, что и я, живя здесь, невольно впитал в себя что-то из их идеологии. Здесь-то еще ничего, а в Москве все насквозь пропитано ее ядом. И никто ничего не замечает. Более того, этот яд многих возбуждает, как наркотик или алкоголь. И делает слепыми и глухими к истине. — Анджей убрал ладонь из-под Машиного живота, и ее ноги стали медленно опускаться на дно реки. — Их идеология напоминает мне спасательный крут, за который цепляются те, кто не умеет плавать, а значит, жить по суровым, но справедливым законам мирозданья. Уцепившись за этот спасательный круг, они колотят вокруг себя ногами и часто топят тех, кто плывет, рассчитывая лишь на собственные силы, — продолжал рассуждать Анджей. — Вроде бы все это понимаю, как вдруг вчера, перечитывая написанную за утро главу, натыкаюсь на фразу (причем, говорит-то ее мой главный герой, как бы мое второе «я», а не какой-то там третьестепенный бутафорский персонаж, говорит в мысленной беседе с самим собой): «Как бы там ни было, а жизнь идет вперед, и я получаю удовольствие от каждого прожитого дня, потому что он меня к чему-то приближает. Энтузиазм окружающих меня людей так заразителен, что я порой готов поверить в то, что они правы. Все новое строится на костях старого, на кладбище растут самые могучие дубы и липы. Россия стала кладбищем для многих, но она же и дала многим жизнь. Я еще не знаю, что это будет за жизнь, но ее начало, несмотря на многие издержки многообещающе». — Анджей хмыкнул и тряхнул головой. — Я был ошарашен. Неужели эту фразу написал я? Неужели, излагая ее на своем родном, польском, языке, я верил в то, что пишу? Или же мой герой уже вступил со мной в спор, отстаивая свои убеждения?.. Сегодня ночью я решил, что убью его или сожгу роман. Сейчас мне самому кажется интересно понаблюдать за развитием его характера. Правда, есть во всем этом и доля опасности, ибо расщепление личности на неприемлющие друг друга «я» всегда ведет к духовному кризису. Но, Боже мой, как мне вдруг стало любопытно узнать, кто победит в этом споре. Богданка, как ты думаешь, кто в нем победит?