Любимые и покинутые - Наталья Калинина (1994)

— У нее абсолютный слух, — сказала она. — Коля, ты представляешь, у нашей Машки абсолютный слух. Ей нужно немедленно начинать занятия. Завтра же позвоню директору музыкальной школы, чтобы он сам ее прослушал. Если бы не Крокодильша, мы бы так этого и не узнали. Ура славной Серафиме Антоновне!..

Машка пошла в школу и одновременно в музыкалку, как она ее называла. Маша-большая, как подозревал Николай Петрович, дни напролет проводила за роялем. В их отношениях мало что изменилось — он все так же спал в столовой на диване.

Как-то он зашел в спальню, когда Маша переодевалась, и она закрыла грудь крест-накрест своими по-девичьи худыми руками. Он поспешил выйти, даже не взяв того, за чем пришел. Свои костюмы и рубашки он держал теперь в стенном шкафу в прихожей. Он хотел Машу, очень хотел, особенно просыпаясь по утрам, часа за полтора до того, как зазвонить будильнику. Однажды он даже подошел к двери в спальню, постоял возле нее, прислушался. Тихо. Он кашлянул. Тихо. Вздохнув, вернулся на свой диван. Поговорить с Машей на эту тему он не решался — неловко как-то, да и с чего начать? Сказать: «Машенька, я по тебе соскучился и хочу к тебе в постельку?» Пошло как-то, по-мещански звучит. Просто войти в спальню и лечь на свое прежнее место он не мог — быть может, Маша еще не совсем выздоровела и ей, как сказал Берецкий, нужен покой, полный покой. Было же время, когда она сама подходила к нему, обвивала руками шею, терлась грудью о его рубашку и говорила в самое ухо: «Пошли к нам. Пошли скорей». И он спешил в ванную принять душ, а Маша уже ждала его в постели и, едва завидев, протягивала руки. Правда, так было всего несколько раз, но ведь было же, было. А потом вдруг все кончилось. Ему очень хотелось нежных и страстных Машиных ласк — другие женщины, он знал, не способны дать ему такого полного и возвышенного удовольствия, какое может дать Маша.

Теперь он спал очень тревожно, то и дело просыпаясь от кошмаров. Снились ему дикие погони или будто прячется он от преследования в глубоком темном колодце. В нем нет ни капли воды, а ему хочется пить, пить. Проснувшись, Николай Петрович спешил к крану на кухне, но водопроводная вода жажды не утоляла. В низу живота ощущалась тяжесть. Покалывало сердце. Николай Петрович даже хотел обратиться к врачу, но ему казалось неприличным отрывать подобными пустяками серьезного внимательного терапевта спецполиклиники. «Пройдет, — думал он. — Устал. Вкалывал без отпуска. И работа в основном сидячая. Гантелями, что ли, заняться?»

Отжимание гантелей слегка расслабило напряжение, но тяжесть в низу живота не исчезла. «Неужели это от того, что мы… что Маша не хочет со мной спать?» — Николай Петрович даже в мыслях с трудом находил подходящий — не пошлый — глагол, обозначающий отношения между мужчиной и женщиной. Придя к неутешительному выводу, что это, очевидно, так и есть, Николай Петрович тем не менее не предпринял никаких попыток настоять на своем праве законного супруга.

На выходной Первый неожиданно предложил Николаю Петровичу съездить на рыбалку. За все время своей работы в обкоме Николай Петрович еще не удостаивался подобной чести. Он мысленно поблагодарил Крокодильшу — разумеется, любезная Серафима Антоновна похвалила дома Машу за ее внимание и чуткость. Крокодильша, как он знал, была тем самым фильтром, через который допускались или не допускались те либо иные, занимающие достаточно высокую партийную, хозяйственную или военную должность люди в друзья к Первому. И вот Николай Петрович неожиданно оказался среди избранных, ибо на рыбалку Первый брал только самых близких друзей.

Они выехали в субботу вечером. Ни рыболовных снастей, ни какой-либо провизии Первый брать не велел. «Там есть все и даже больше, — как-то уж больно таинственно сказал он. — Поцелуй в щечку свою жену-комсомолочку и полный вперед».

По дороге они выпили по две стопки отличного коньяку. На пароме, перевозившем их, и только их, машину на остров, Первый сказал: