Любимые и покинутые - Наталья Калинина (1994)

— Потому что Тадеуш такой же эгоист, как и его маман, хоть я и люблю его как родного сына. К тому же есть в нем что-то странное Я не смогла бы вам этого объяснить, но мне почему-то кажется, что Тадеуш способен довести любимую им женщину до помешательства и сойти с ума вместе с ней.

Я раздумывала над словами Терезы, когда раздался этот странный хлопок — точно где-то за стеной откупорили бутылку с шампанским. Тереза вскочила на ноги, опрокинув чашку с чаем мне в подол.

Мы кинулись к кабинету Тадеуша, чуть не сбив друг друга с ног. Дверь, как ни странно, была распахнута настежь. Сам он сидел на диване со стаканом вина в руке и улыбался Мы остановились на пороге, не зная, что сказать.

— На этот раз я остался жив, — произнес Тадеуш и спросил, обращаясь ко мне. — Ты очень испугалась? Бедняжка…

Я заметила, что рядом с ним на диване валяется револьвер. Он проследил за направлением моего взгляда и истерично расхохотался.

— Я поговорил с судьбой, — сказал он, справившись наконец с приступом смеха. — Она сообщила мне, что я пока должен жить. Как тебе известно, у судьбы переменчивый характер. Но тебе, Юстина, волноваться не о чем — я обеспечу твое будущее.

— Побойтесь Бога, пан Тадеуш, — сказала Тереза. — Самоубийство — тяжкий грех, который перейдет на ваше потомство во всех коленах. И пожалейте вашу жену — она ведь ни в чем не виновата.

— С Богом у меня особые счеты, — сказал Тадеуш, и глаза его, как мне показалось, гневно блеснули. — Юстина, ты боишься остаться вдовой? Или же ты будешь только рада избавиться от меня?

И тут я поняла, что Тадеуш пьян. Последнее время мы с ним пили много вина, но пьяным он не напивался. Сейчас же в его крови бродил сильный хмель.

Я опустилась на колени перед диваном и сказала:

— Прошу тебя, Тадеуш, не разговаривай со мной так. Я…

Со мной случилась страшная истерика, и Тадеуш не на шутку испугался. Он отнес меня в спальню, раздел, как маленького ребенка, и стал целовать. На этот раз наши ласки были как никогда страстными, и я испытала жгучий восторг. Мы оба заснули в полном изнеможении и проспали больше суток. Нас разбудил голос Терезы:

— Пан Тадеуш, — кричала она из-за двери, — через час появится мадам Брошкевич. Умоляю вас, вставайте.

Мы разом вскочили, молча привели себя в порядок.

— Юстина ты… не бойся ее. Я сам с ней поговорю, — сказал Тадеуш, и я обратила внимание, что у него опять дрожат руки.

Мадам Брошкевич привезла с собой стойкий аромат парижских духов, несколько больших баулов с нарядами и предчувствие беды, которое я ощутила, едва она переступила порог. Она была вежлива и предупредительна с нами, но в каждом жесте, повороте головы, взгляде чувствовалось раздражение. Сняв перчатки и шляпу и велев Терезе сварить черный кофе, она сказала, обращаясь ко мне:

— Милая, я попрошу вас оставить нас наедине с моим сыном.

Тадеуш попытался было возразить, но мадам Брошкевич отрезала:

— Это ненадолго. Ваша жена, мсье, пока примет ванну.

Откуда она узнала, что я была женой Тадеуша? Ведь он, насколько я помню, представил меня просто «Юстина».

Я послушно поплелась в ванную, приняла душ, расчесала волосы. Они у меня были длинные, до самого пояса. Я собралась было уложить их в пучок, но пришла Тереза и сказала, что меня ждут в столовой.

Она обняла меня за плечи и шепнула:

— Не бросайте пана Тадеуша. Он без вас погибнет.

Я вошла в столовую.

Тадеуш кинулся мне навстречу, но мадам Брошкевич сказала что-то по-французски, и он остановился на полпути.