Мужчина, которого она забыла - Роуэн Коулман (2016)

Эстер просит ей почитать и протягивает мне книгу сказок. Я читала ее не меньше тысячи раз и к тому же занята – пишу в дневник. Кончик пера послушно следует за моими мыслями – по крайней мере, я в это верю. Мне кажется, что перо и слова движутся, образуя на странице знакомые узоры. Я ради утешения думаю, будто они что-то значат. Кэйтлин едет на встречу с отцом. Она всегда морщит лоб, когда ведет машину – сейчас, наверное, тоже. Я стараюсь не представлять, как она петляет между грузовиков на моей хрупкой машинке цвета сердца. В книге Эстер полно картинок – вот большой кролик, вот маленький. Или это зайцы? Впрочем, не важно. Я помню, как называется длинноухий зверь, а это уже маленькая победа. Однако помимо картинок в книге есть слова, а их-то я уже не могу расшифровать. Расшифровать. Хорошее слово. У меня в голове есть слово «расшифровать» – длинное, сложное, и я даже знаю, что оно означает, но вот смотрю на простые крупные значки под картинкой, и они для меня все равно что на греческом.

Я знаю, что это слова, знаю, для чего они нужны. Я тысячу раз читала Эстер эту книгу, но не помню, что там было между большим кроликом (или зайцем) и маленьким зайцем (или кроликом).

Я паникую – тут-то Эстер меня и разоблачит, сейчас она увидит меня другими глазами и вольется в ряды людей, которые предпочитают со мной не разговаривать.

– Ну, мам, – нетерпеливо ерзает Эстер. – Я хочу с разными голосами, как раньше. Тоненьким и низким, помнишь?

Ее собственный голос поднимается и падает – Эстер точно знает, как это должно звучать.

Я смотрю на картинку и пытаюсь придумать сказку про волшебного кролика, который превратил своего лучшего друга в карлика, а потом… забросил его на тарелке в небо. Эстер смеется, но ей этого мало; она даже немного сердится.

– Это не та сказка! – укоряет она меня. – Прочитай с голосами, нормально. Я люблю, когда нормально!

Этими словами я раздавлена окончательно. Раньше Эстер – единственная из всех – вела себя так, будто все нормально, будто я такая же, как всегда. И вот я впервые ее подвела.

– Лучше ты мне почитай, – говорю я, хотя Эстер всего три с половиной года, и она знает лишь несколько букв. В этом мы с ней похожи.

– Хорошо, почитаю, – уверенно кивает Эстер. – Жили-были Крольчиха и Крольчонок… мама и сыночек… И Крольчонок захотел новый «Лего», про Доктора Кто, а когда мама сказала: «Ох, Крольчонок, я тебя люблю», то он сказал: «Купи мне «Лего» про Доктора Кто, пожалуйста, и чтоб была «ТАРДИС»…»

Положив подбородок ей на голову, я слушаю, как Эстер радостно превращает сказку в список покупок, и думаю о том, чего мы скоро лишимся. Отведу ли я ее в первый класс? Вряд ли. А если и отведу, то буду думать, что это Кэйтлин, и удивляться, почему ее черные волосы вдруг посветлели. Я не увижу, как она играет в школьном спектакле, не буду ходить с ней по магазинам, когда одежда станет интересовать ее больше игрушек – в тот недолгий период, когда Эстер еще будет прислушиваться к моему мнению насчет одежды и причесок. Я не увижу, как она сдаст экзамены и поступит в университет; как наденет мантию и шапочку, как станет летчиком-истребителем, ниндзя или Доктором Кто (это вершина ее мечтаний; не компаньоном – Эстер не хочет быть компаньоном, она хочет быть Доктором). Все это потеряно для меня. Жизнь будет идти своим чередом у меня за спиной, а я ничего о ней не узнаю – если к тому времени мой мозг вообще не забудет сказать легким, чтобы они дышали. Может, смерть даже лучше: если призраки существуют, то я смогу наблюдать за Эстер, за всей моей семьей. Я бы стала их ангелом-хранителем – правда, я еще не забыла, что они всегда портят веселье. И потом, я не верю в Бога, так что на небесах даже не станут рассматривать мое прошение, хотя уж я бы сумела его уговорить. Сказала бы: «Как насчет равных возможностей, Господи?»