Женщина на грани нервного срыва - Лорна Мартин (2010)

Раздались смешки — по-моему, со стороны папы, Скотта и Кэти. Луиза в отчаянии качала головой.

— Короче говоря, — как заправский оратор, закруглила я свою речь, — я просто хотела сказать, что мои мама и папа совершенно потрясающие. Конечно, они не идеальны. Я только недавно обнаружила, что никто из нас не идеален. Мы все совершаем ошибки, но нужно уметь учиться на них и больше не повторять. Словом, все мы не без греха. Но мои родители, вероятно, ближе к идеалу, чем остальные. Я предлагаю тост за маму и папу. Потрясающих и небезупречных. Как и все мы.

Свершилось чудо — все послушно подняли бокалы. Я сошла с подиума в зал, и диджей снова поставил музыку. Раздались безошибочно узнаваемые аккорды группы «Блэк Лэйс» и незабываемые слова: «А-га-ду-ду-ду, ананасами тряси, а-га-ду-ду-ду, все орехи собери, вправо-раз, влево-раз…» Они засели у меня в голове словно колдовское заклинание.

На следующем сеансе у доктора Дж. я едва заметила солнечный свет, льющийся из окна ее кабинета. Я не обратила внимания, во что она одета и накрашены ли у нее ногти на ногах. Я вообще не смотрела на ее ноги. Улеглась на кушетку и тут же застонала.

— Моей маме шестьдесят пять! Как такое возможно? По ней этого совсем не видно. И она сама говорит, что не чувствует себя на свой возраст, особенно с тех пор, как начала заниматься танцами и приглядывать за Льюисом-королем. Я все думаю о наших родителях. О том, какие они замечательные.

Одно из моих самых ярких детских воспоминаний, призналась я, всхлипывая, относится к тому времени, когда мне было лет пять. Я лежала ночью без сна, потому что вдруг поняла: мои мама и папа когда-нибудь умрут. Полагаю, это был мой первый экзистенциальный кризис.

Я расплакалась. В комнату вбежали родители и начали меня утешать. Но они не могли сказать мне то, что я больше всего хотела услышать, — что они будут жить вечно.

Они говорили, что им всего лишь немного за тридцать и что, вероятно, они проживут еще очень-очень долго. Это не помогало. Наконец мама, видимо вконец отчаявшись, обратила мое внимание на тот факт, что дедушка и бабушка, которым в то время было за шестьдесят, до сих пор живы и отлично себя чувствуют. «Скорее всего, бабуля и дедуля умрут задолго до того, как умрем мы», — сказала она, гладя меня по голове. Я уверена, что она хотела как лучше, но утешение получилось слабое. Я разрыдалась пуще прежнего. «О нет! Баба и деда умрут! Ы-ы! А потом вы с папой тоже умрете, а потом умру я. Мы все умрем. Ы-ы-ы!»

Вряд ли в тот момент мне удалось внятно выразить то, о чем я думала: «Если мы все равно умрем, какой смысл вообще жить?» Но маму с папой произошедшее, несомненно, встревожило. Они не были истово верующими, философией тоже не увлекались, а в те времена полки магазинов еще не ломились от разнообразных пособий, предлагающих родителям противоречивые рекомендации абсолютно по всем вопросам. Поэтому мама и папа оказались совершенно неподготовлены к такой ситуации. И они просто поступили как хорошие родители. На все свои сбережения они купили нам полное двадцатидевятитомное издание энциклопедии «Британника». Хотя мы еще даже толком читать не умели.

С тех пор прошло тридцать лет, но в некоторых отношениях я, кажется, не продвинулась ни на шаг. За несколько месяцев до маминого юбилея мы отмечали девяносто четвертый день рождения бабушки. Присутствовали шестеро из ее девятерых детей, многие из шестнадцати внуков и некоторые из двадцати трех правнуков. У нее даже трое праправнуков есть. Ей приходится помнить больше пятидесяти дней рождения. Все убеждают ее не беспокоиться насчет поздравлений, но куда там. Она никогда никого не забывает. Бабушка абсолютно самостоятельна, живет одна в высотном доме в Глазго и отлично соображает. Правда, при ходьбе она опирается на палочку и порой ей бывает одиноко.

Когда я явилась на вечеринку, она сказала, что давненько меня не видела. Я придумала какую-то неубедительную отговорку — дескать, работы много.