Женщина на грани нервного срыва - Лорна Мартин (2010)

Всякий раз, когда я ссылалась на чрезмерную занятость, — а это бывало часто — Луиза скептически вздергивала бровь. По ее словам, я считаю, что приношу человечеству больше пользы, чем кто-либо другой. «Ничего подобного, черт возьми», — отвечала я, хотя именно так и думала. Тогда я только начинала понимать, что уход с головой в работу — это попытка отвлечься от мыслей о более важных вещах.

Кроме того, не могла же я честно сказать бабуле, что избегаю ее. Я боялась ее навещать, потому что эти визиты заставляли меня задуматься о том, как быстро летит время и как сильно я сама страшусь старости.

Бабушка всегда любила делиться историями из своей жизни. Она часто вспоминала, что, когда началась война, она отказалась отправлять своих шестерых детей в эвакуацию, чтобы их не разлучили друг с другом. Они остались в своей квартирке в Поссилпарке[18]. Услышав вой сирены воздушной тревоги, она выносила в прихожую матрас, выключала свет и просила детей свернуться калачиком. Она защищала их сама, без чьей-либо помощи. И каким-то чудом они выжили. Она всю жизнь заботилась о других.

— Как может человек дожить почти до ста лет? Как может женщина родить девятерых детей? Причем всех, кроме одного, — дома, без обезболивающего. Как она ухитрялась сама заботиться о шестерых ребятишках из девяти целых четыре года, пока муж воевал? Как можно больше полувека быть замужем за одним и тем же мужчиной? И жить одной с тех пор, как он скончался семнадцать лет назад? Я просто не могу это уразуметь.

В последнее время я часто задумывалась не только о маме и бабушке, но и о папе. Многие его планы и мечты остались нереализованными. Помню, когда я была маленькой, он хватался то за одно дело, то за другое, постоянно стремясь к самосовершенствованию. Он всегда хотел стать писателем. Постоянно читал. Я пыталась вообразить, как могла бы сложиться его жизнь, если бы в пятнадцать лет ему не пришлось пойти работать, чтобы содержать человека, который его ненавидел.

Несколько лет назад я брала интервью у Майкла Мартина, спикера палаты общин, которого консерваторы прозвали «Мик из Горбалза[19]». Он двоюродный брат моего отца, они вместе росли в одном из беднейших районов Глазго. Для меня это была возможность узнать хоть что-то о папином детстве.

Всякий раз, когда я пыталась расспросить отца о его жизни, он махал рукой или говорил: «Я уже рассказал все, что тебе стоит знать: только после двадцати я узнал, что консервированная ветчина и бифштекс — это не одно и то же». Я не понимала, о чем он, а потом мама все объяснила. Когда они впервые пошли вдвоем в ресторан, отец заказал стейк. Официант принес блюдо, и папа спросил: «Это еще что? Я же сказал — стейк!» Согласно легенде, он был убежден, что безвкусная свиная тушенка, которую он ел в те вечера, когда его семья могла позволить себе ужин, — это первосортная шотландская говядина. Ведь так говорила его мама.

Майкл Мартин рассказал мне, что мой дедушка по отцу, погибший на войне, когда папе было три года, считался среди местных женщин самым красивым мужчиной в Андерстоне[20]. Когда я спросила об этом папу, он сказал: «Передай-ка пульт от телевизора». Я спросила, нет ли у него фотографии дедушки. Он покачал головой. Тогда я предложила ему написать мемуары — как получится, плевать на грамматику. Он сказал: «Лорна, прошу тебя, не глупи».

Только когда на свет появился Льюис, папа вдруг обрел вкус к жизни. Наконец он начал производить впечатление счастливого, удовлетворенного человека, который ценит каждое мгновение.

— В те времена людям приходилось идти на невероятные жертвы. Я постоянно об этом думаю. Можем ли мы как-то им отплатить? Моей бабушке не так уж много осталось. Но, когда ее не станет, мы будем жалеть, что не проводили с ней больше времени, не расспрашивали ее о жизни. Почему, чтобы что-то оценить, надо это потерять?

После паузы голос у меня за спиной произнес: