— Так храните его по-прежнему. Повесьте его опять на цепочку. Я уверена, что это верное маленькое божество. Сделайте мне одолжение, возьмите его обратно.

И так как не было ничего, что не сделал бы Поль для своей драгоценной леди, он покорно прицепил сердечко на цепочку и положил его обратно в карман.

— Я должен поведать вам, — сказал он, — что эта дама — она казалась мне тогда богиней — избрала меня своим рыцарем на состязании в беге, на состязании малышей в воскресной школе, и я не победил, но в награду она дала мне это агатовое сердце.

— Но в качестве моего рыцаря вы победите. Мой дорогой мальчик, — продолжала мисс Уинвуд, и глаза ее были полны нежности, когда она положила руку ему на плечо, — верьте тому, что старая женщина говорит вам. Не выбрасывайте и малейшего осколка красоты, который был в вашей жизни. Прекрасные вещи — единственно истинные на земле, хотя люди и считают их иллюзорными. Без этого пустячка или того, что он символизирует, были бы вы сейчас здесь?

— Не знаю, — ответил Поль. — Возможно я избрал бы более честный путь.

— Мы приняли вас, как прекрасного человека, не из-за того, чем вы могли бы быть или не быть. Кстати, что вы решили относительно публичного заявления о ваших родственных связях?

— Отец мой, по личным причинам, убедил меня не делать этого.

Мисс Уинвуд глубоко вздохнула.

— Я рада слышать это, — сказала она.

Итак, Поль, поддерживаемый только удивительной дружбой женщины, выступил в этот вечер и произнес большую речь. Но гром аплодисментов, которым она была встречена, не нашел отзвука в его опустошенном сердце. Он не ощущал ни восторга, ни трепета. Речь, приготовленная Счастливым Отроком, была произнесена устами, чуждыми его пламенному и острому красноречию. Слова текли плавно, но отлетел проникавший их дух. Собрание, привыкшее к его магической улыбке, было разочаровано. Основы его политики удовлетворяли умы, но не говорили воображению. Если речь его не была плоской и скучной, то все же не оказалась и тем трубным звуком, которого ожидали его сторонники. Они перешептывались, неодобрительно покачивая головами. Их борец был не в форме. Он нервничал То, что он говорил, было правильно, но лишено огня. Те, кто были уже убеждены, утверждались в своем убеждении. Но новых сторонников так завербовать он не мог. Уж не ошиблись ли они в выборе? Не поднял ли этот слишком молодой человек бремя большее, чем было ему по силам?

Так говорили в тесном кружке политиков. Что касается остальных, то предвыборное собрание приносит с собой столько собственного энтузиазма, что надо быть особенно бездарным, чтобы погасить его. Полю устроили шумную овацию, когда он закончил свою речь, и толпа особенно ревностных поклонников шумно провожала его до экипажа. Но Поль знал, что это была неудача. Он говорил чужую речь. Завтра и в последующие дни, если он не бросит политической игры, ему придется говорить от своего нового лица. Чем-то окажется этот новый Поль?

Он ехал домой молча, с полковником и мисс Уинвуд, тщетно ища ответа на этот вопрос. Фундамент его жизни рухнул. Ему не на что было опереться, кроме собственного мужества, которого не мог сломить никакой удар. Он будет бороться. Он победит на выборах. Если жизнь потеряла более высокую цель, то пусть это станет смыслом его существования. К тому же он обязан напрячь все силы своей души ради преданной и верной женщины, лицо которой он неясно различал в полумраке кареты. А там пусть будет, что будет. Выше всего правда. «Magna est veritas et praevalebit»[48].

Когда кончился легкий ужин и полковник Уинвуд ушел к себе, Урсула Уинвуд задержалась в столовой. Сердце ее болело за Поля, у которого был такой мрачный и измученный вид. Она подошла к нему и прикоснулась к его волосам.

— Бедный мальчик, — пробормотала она.