Счастливец - Уильям Локк (1994)

Но в котомке оказались только туалетные принадлежности, кусок затвердевшего хлеба и огрызок сыра, пара чулок и насквозь промокшая, по свидетельству дворецкого, рубашка. На книге Беранже, как и на книжке Томаса Броуна, была надпись «Поль Савелли», соответствовавшая инициалам на портсигаре. И больше ничего, что могло свидетельствовать о личности юноши.

— Придется подождать, пока он сам сумеет сказать нам, — сказала мисс Уинвуд доктору.

— Нам придется долго ждать, — ответил тот.

9

Лондонский врач прибыл, просидел с Полем большую часть ночи и наутро уехал, заявив, что он — мертвец. Доктор Фуллер все же придерживался неопровержимого мнения, что человек не мертвец, пока он не умер, а Поль еще не умер. И в самом деле, Поль остался жив. Если бы он умер, то эта повесть не была бы написана.

Много дней лежал он у врат смерти, и мисс Уинвуд, страшно боявшаяся, как бы эти врата не разверзлись и не поглотили этого лежавшего без сознания таинственного красавца, получила полностью все хлопоты, обещанные ей доктором. Но врата оставались закрытыми. Когда Поль стал поправляться, лондонский врач приехал еще раз, объявил, что он жив вопреки всем законам патологии, и с милостивым комплиментом поручил дальнейшее лечение доктору Фуллеру. Когда жизнь Поля была уже вне опасности, доктор Фуллер приписывал это чудо сестрам милосердия, Урсула Уинвуд приписывала его доктору Фуллеру, лондонский врач — великолепному организму Поля, а сам Поль, быть может, правильнее всего — доброй величественной леди, которая боролась с его болезнью со всей силой женской нежности.

Но прошло много времени, прежде чем Поль оказался способным сформулировать такое мнение. Прошло много времени, пока он смог вообще высказать какое-нибудь мнение. Когда он не был в бреду или обмороке, дьявол пневмонии, как дикая кошка, скреб стенки его легких. Лишь постепенно стал он наблюдать и задавать вопросы. Бесшумная женщина в синем и белом — сестра милосердия, он знал это. Значит, он, должно быть, в больнице. Но комната была значительно меньше больничной палаты. И где же другие больные? Этот вопрос занимал его целое утро. Потом появлялся краснолицый господин в золотых очках. Это, очевидно, врач. Потом приходила еще сестра милосердия, которая очень полюбилась ему, но она была не в форменной одежде. Кто бы она могла быть?

Он понял, что болен и слаб, как бабочка; и когда он кашлял, то ощущал адскую боль. Все это было очень странно. Как он попал сюда? Он вспоминал, что шел по пыльной дороге под палящим солнцем, голову ломило, и каждый член его тела был движущейся болью. Он также смутно припоминал, как ночью проснулся от грома, лежа под изгородью. Все Северное море обрушилось на него.

Поль был твердо уверен, что то было именно Северное море, он зафиксировал это в своей памяти, повторяя: «Северное, или Немецкое, море». Мешая бред с действительностью, он ясно припоминал, как поднялись зеленые волны, как вознеслись они прозрачным балдахином и потом низверглись ужасающим потопом. Он смутно сохранил в памяти утренний свет солнца, какой-то коттедж, женщину с резкими чертами лица, помнил, что сидел перед огнем, закутанный в одеяло, помнил какого-то ребенка с лицом, вымазанным до бровей грязью и патокой, которого он хотел умыть.

Неоднократно потом он пытался умыть ребенка, но тот увертывался. Однажды он захотел выскрести его какой-то подковой, но подкова превратилась в кусок сыра стильтона. Все это было очень странно.

Потом он пошел вдоль шоссе. Что это было за приключение с ветчиной и яйцами? Ужасный запах оскорблял его ноздри. Вероятно, это была придорожная корчма; и женщина в двадцать футов ростом с лицом, как цветная капуста (или то был шпинат, или брюссельская капуста? Как глупо, что он не может вспомнить — одно из трех, бесспорно) хотела убить его тысячей яиц, шипевших над целыми скалами ветчины. Он как-то спасся от нее и был очень счастлив. Его звезда спасла его.