One for My Baby, или За мою любимую - Тони Парсонс (2011)

— Да, но в нем слишком уж много высказываний других людей. Будто это не твое собственное мнение, а мнение какого-нибудь учителя литературы. Или критика. Нет собственных размышлений.

Джеки улыбается:

— Ты молодец.

— Что?

— Я говорю, что ты отличный учитель.

— Но ты меня совсем не знаешь.

— Я это чувствую. Ты потрясающий учитель. И ты совершенно прав: я должна была высказывать свое собственное мнение. Значит, все хорошо? Ты будешь учить меня?

Мне хочется уйти отсюда, поскорее убраться прочь с Корк-стрит и больше никогда не видеть Счастливую уборщицу вместе с Дездемоной и ее грязным бельем.

Но мне вдруг вспоминается Джордж Чан. Сколько терпения он проявляет, как возится со мной, все время подбадривая меня за крохотные успехи, как постоянно помогает мне, потому что считает, что так правильно.

Не знаю, что именно на меня нашло, но в следующую секунду я слышу свой собственный голос:

— С какого числа ты сможешь приступить к занятиям?

20

Я звоню в квартиру бабули, но она почему-то не открывает мне дверь. Странно. Я-то знаю, что она дома. По крайней мере, мне так кажется, потому что изнутри доносятся звуки работающего телевизора. Слышно, как проходит розыгрыш национальной лотереи, и гости, присутствующие в студии на съемках, ахают и охают всякий раз, когда объявляется очередной счастливый номер. Может, она так увлечена перспективой получить наконец десять миллионов, что не торопится открывать мне? Или что-то произошло?

Я стою и жду в надежде услышать тихое шарканье ее тапочек. Затем звякнет дверная задвижка, и я увижу улыбающееся лицо, приветливые ясные глаза… Она же всегда искренне радуется любой компании, и особенно мне!

Но ничего подобного не происходит. И на мой звонок к двери никто не подходит.

Но и газом здесь не пахнет, не клубится из-под двери подозрительный черный дым, и никто не кричит в истерике, отчаянно призывая на помощь. Правда, бабуле уже восемьдесят семь лет, скоро исполнится восемьдесят восемь, и я чувствую, что начинаю паниковать. Я ставлю на пол пакеты с продуктами и начинаю судорожно ковыряться в замке собственным ключом, который держу при себе на всякий случай.

«Вот так обычно и случается», — тревожно проносится в голове.

Все умирают. Все рано или поздно покидают этот мир. Вы отворачиваетесь лишь на миг, а они уходят навсегда.

Я врываюсь в крохотную опрятную квартирку. Звук телевизора включен почти на полную мощность. Бабули нигде не видно, зато возле камина маячит неизвестный тип. Он держит в руке фотографию в серебряной рамке и, судя по всему, прикидывает ее стоимость.

Вот он поворачивается, все еще не выпуская фото из своей грабительской клешни, и тут я замечаю, что передо мной стоит скорее мальчик-переросток, чем взрослый мужчина. Ему на вид лет шестнадцать, максимум — семнадцать, хотя он очень высокий. Лицо на щеках и подбородке кое-где покрыто пушком.

Я быстро пересекаю комнату и с руганью набрасываюсь на него. Я сразу же припечатываю молокососа к камину, при этом меня всего трясет от злобы и страха одновременно. Он бросает свою добычу — серебряную рамочку — на пол (вот бандюга), но продолжает держаться на ногах. Парнишка очень быстро приходит в себя после моего внезапного нападения. Мы снова начинаем бороться, и теперь я чувствую, что он превосходит меня силой и к тому же ужасно зол, хотя напуган не меньше моего.

Он швыряет меня в сторону. Я с размаху врезаюсь в сервант, и все его сувениры-обитатели — выставленные за пыльными стеклами многочисленные злющие лепреконы и добродушные ослики, — покачнувшись, падают друг на друга.

В этот момент из своей малюсенькой кухни появляется бабуля с подносом в руках, на котором стоят чашки с чаем и вазочка с печеньем.

— Вы уже успели познакомиться? — интересуется она.