One for My Baby, или За мою любимую - Тони Парсонс (2011)

Старшая из сестер, моя тетушка Джанет, была далеко не в восторге от того, что автор поведал «по секрету всему свету», как их папа застукал ее, тискающуюся с американским солдатом сразу после отбоя воздушной тревоги. В книге это подано в иронично-анекдотичном ключе типа «ковбой всегда успеет», однако в тетушкиной Ассоциации по охране материнства и детства, где она по сей день возглавляет отдел массовых мероприятий, подобное «откровение» произвело самый настоящий фурор.

Мой дядюшка Реджи тоже был вне себя, когда впервые увидел «Апельсины к Рождеству». Управляющий по графствам в одном из солиднейших банков, он счел, что отец зашел слишком уж далеко, повествуя о том, как насмерть перепуганный четырехлетний Реджинальд во время очередной бомбежки рванул в убежище, да только не успел и со страху сделал «неприличность» прямо в саду; спасибо, что штанишки успел стянуть. Дядюшка громко возмущался, что подобный имидж, да еще с учетом нынешней ситуации на рынке, в корне подрывает как репутацию банка, так и его собственную.

Существовал еще дядя Пит, по книге уже подросток, чьи героические подвиги на черном рынке заключались в том, что многие одинокие женщины, мужья которых были на фронте, стали счастливыми обладательницами нескольких пар нейлоновых чулок в обмен на то, что сам дядюшка называл несколько таинственно: «чайку вскипятить». Дяде Питу — ныне более известному как отец Питер — пришлось много чего объяснять и разъяснять своим недоумевающим прихожанам.

«Милые утехи» тети Джанет с новобранцем, «детская неожиданность» дяди Реджи под бомбами, «бартерные сделки» дяди Пита — все это безумно нравилось читателям. Благодаря «Апельсинам к Рождеству» все искренне полюбили моего старикана. Все, кроме его братьев, сестер и тех, с кем он жил и рос по соседству.

Они с ним больше не общаются.

Когда возвращаешься на родину, пожив за границей, то видишь окружающее взором путешественника во времени.

Я не был дома чуть более двух лет, с весны 96-го по лето 98-го. Вроде бы совсем недолго, но теперь мне кажется, что время словно сместилось. Конечно же, огромная роль в этом принадлежит Роуз. Уезжая, я даже не подозревал о ее существовании: вернувшись, и представить себе не могу, как стану жить без нее.

Что же касается ощущений, то дело тут не только в Роуз. Как-то все не так, когда я еду в отцовской машине, просматриваю газету, ужинаю с родителями. Не в ноту, не в такт, не в лад, невпопад.

Во-первых, в нашем квартале появились беженцы. Это что-то новенькое. Я смотрю на них из отцовского «мерседеса SLK» — полуспортивной двухместки с откидным верхом. А они, в свою очередь, пристально рассматривают меня. И немудрено: ведь небольшой красный кабриолет моего старика просто призван приковывать к себе взоры людей; впрочем, вовсе не обязательно, чтобы он вызывал испытующие взгляды тех, кто совсем недавно бежал от нищеты и преследований.

Когда я уезжал, беженцев, тем более с Балкан, здесь и в помине не было. Забредет иногда пьянчужка с бутылкой за пазухой, вот тебе и все пришлые. Теперь же худые мужчины и мальчишки роятся в транспортных пробках на перекрестке у Кингс-Кросс, брызгая на стекла машин и неистово соскребая с них грязь и копоть, даже когда их об этом не просят. Беженцы показывают на свои открытые рты какими-то смутно напоминающими непристойность жестами. На самом же деле они просто хотят сказать, что голодны.

Вот такие тут новости. И дело не только в беженцах.

Терри Боуган вовсю крутит «R. Е. М.» на «Радио-2». О принцессе Диане вспоминают все реже и реже. Но самое потрясающее, наверное, то, что отец мой стал посещать тренажерный зал.