Прости… - Януш Вишневский (2016)

Неожиданное оживление в очереди машин на автостраде, естественно, не ушло от внимания немцев. Буквально через несколько минут появились бело-зеленые полицейские фургончики, разгонявшие сгущавшуюся тьму фиолетовыми мигалками. Полицейские уставили машинами пустую полосу движения и попытались уговорить всех – для их же собственной безопасности – вернуться к своим машинам, но, окруженные людьми, тянущими к ним руки с облатками, быстро отказались от своей затеи. Тогда фургончики поехали в конец очереди и полностью перекрыли въезд на свободную полосу. После почти часа рождественского братания автострада опустела: люди возвращались к своим машинам. И хоть он пересек границу двадцать четвертого декабря, в Краков он прибыл только на следующий день около пяти часов утра. Он вспоминал этот случай, пока стоял на немецкой автостраде перед Сьвецком, когда вез нелегально приобретенное в Нанте ружье.

* * *

В Кракове ружье и патроны всё время находились в автомобильном тайнике. Он никогда не заносил их ни в квартиру, ни в подвал. Только вынул из тряпицы, переложил в желтый пластиковый пакет и колесил с этим хозяйством по городу. Мысль о приобретении оружия (сначала он думал купить пистолет – его легче прятать, но потом решил, что небольшое ружьецо гораздо эффективнее, и сменил планы) появилась значительно позже решения, что он должен убить барда. Именно так: должен его убить. Не «хочет», а «должен». Разница, причем принципиальная. Бард его унизил, осквернил, обесчестил, очернил, выставил на посмешище, убил в нем надежду на осмысленную жизнь, а ведь иногда смерть надежды гораздо хуже смерти физической. Поэтому именно «должен был». В противном случае ему пришлось бы убивать самого себя, а о самоубийстве до момента расправы на парковке в Кракове он не думал. Ослепленные жаждой мести, люди никогда не думают о своей смерти.

О своей смерти он, может, и не думал, а о самоубийстве как о явлении размышлял. И может, даже чаще, чем остальные. Но в этом нет ничего странного. Как правило, люди, связанные с духовностью, которая по определению вписана в потребление или созидание литературы, театра, фильма, музыки и тому подобного, интенсивнее ощущают проникающую в повседневность мировую скорбь, их чаще посещают сомнения в смысле жизни. Его такие мысли посетили очень рано. И странное дело, они редко появлялись по поводу того, что происходит в непосредственном его окружении. Потому что всё происходящее рядом казалось ему если не банальным, то наверняка чем-то несущественным, тривиальным. Развод родителей, например, его совершенно не взволновал, он отнесся к нему как к обычному событию в жизни двух людей, которые мало подходили друг другу. А вот просмотр экзистенциалистских фильмов Бергмана или антидекадентских, полных пессимизма пьес Брехта вводил его в глубоко депрессивное настроение безнадежности, когда, как говорила его сестра, «помочь могла только острая бритва по вене».

О намерении убить он сказал барду практически сразу, как только тот приблизился. Очень спокойно сказал. Прямо в глаза. Когда застал их у себя в квартире. Это самое «в квартире» возвращается к нему иногда как сюжет бездарно написанной сцены из еще более бездарной постановки самой отстойной пьесы, в которой ему была отведена главная роль, трагикомическая…