Шедевр - Миранда Гловер (2006)

— Эва тяжело больна, Эстер. Мы в моем доме, во Франции. Мне очень жаль, но я думаю, тебе надо немедленно приехать.

43

Если бы Джон не использовал слово «тяжело», я бы так не подскочила. Но я уже потеряла отца и была неожиданно растеряна, подумав о том, что могу потерять и мать. В самолете меня тошнило, и я не знала, связано ли это с турбулентностью или с переживаниями. Хотя день был ясным, а небо голубым, дул сильный ветер, и самолет в небе вытанцовывал жигу. Мы пролетали над юго-западом Франции, и я видела далеко внизу широкие реки, отливающие на солнце серебром, покатые холмы, окаймленные светлыми домами и казавшиеся работой какого-нибудь современного Дюрера[22], только с искаженной перспективой.

В аэропорту Бержерака я выкурила полсигареты, затем бросила ее в урну и, пошатываясь, вышла в пылающую жару. Я увидела Джона, прохаживающегося возле старого «Рено». Рядом с ним стоял молодой человек с песочного цвета волосами, в неряшливых выцветших джинсах. По степени багровости лица я заключила, что Джон уже почти пьян. А было еще только около полудня. Я ощутила тяжесть в желудке. Молодой человек, назвавшийся плотником Жаком, взял мою сумку, пока Джон неуклюже обнимал меня. Сегодня у него день бургундского. Запах доносился не только из его рта: даже кожа Джона пропахла вином, словно специями.

— Как она? — нетерпеливо спросила я.

Его объяснения по телефону о здоровье Эвы пугали: что-то насчет шумов в сердце и припадка. Она уже вернулась из больницы и сейчас дома. Но лучше мне самой с ней увидеться.

Мы сели в машину, и началась полуторачасовая поездка в груде ржавого металлолома, изнурительно взбирающегося по холмам, огибающего прямоугольные повороты, трясущегося вниз по крутым склонам. Ко мне мстительно вернулась тошнота, но я сдержала ее, достав расплавленный, прилипший к фантику леденец. С моего возвращения из Нью-Йорка на мне было Кристинино кольцо, подарок дома Диора, но теперь мне пришлось его снять. Во время перелета моя рука сильно распухла. Я ощущала непонятную слабость.

Мои попутчики были немногословны, но я узнала, что Жака наняли, чтобы смастерить книжные полки для кипы журналов Джона, регулярно высылаемых из Лондона одним из его «товарищей» времен существования общины. Мы свернули с трассы А на трассу Б, а затем и вовсе переехали на ухабистую дорогу, рассекающую тенистый сосновый бор. Наконец, машина заворчала, притормаживая у старого каменного дома с лестницей, ведущей к длинному узкому накрытому балдахином балкону. У дверей возвышался мощный дуб, высота которого достигала второго этажа.

Джон шел первым, я покорно следовала за ним. Плотник взял сумку из машины, затем вернулся и достал вторую. Глядя, как он уезжает, я поняла, что по-настоящему заперта здесь. Единственным транспортом являлся старый ржавый мотоцикл, похожий на страдающую артритом дворняжку, который стоял на заднем дворе. Джон надавил всем телом на дверь, она скрипнула и поддалась. Внутри оказалась холодная темная комната с побеленными стенами и пустым камином. В первое мгновение я ощутила запах древесных опилок, а затем увидела Эву. Она лежала на диване, укрывшись старым пледом, и слабо улыбалась.

Я обняла ее, почувствовав, что у меня на глазах выступили слезы.

Эва погладила меня по волосам и прошептала:

— Дорогая, как хорошо, что ты приехала!

Что-то было не так.

Эва явно была слаба. Она оставалась на диване весь вечер, но ничего толком не могла сказать насчет течения или подробностей болезни. Кажется, у нее было «неустойчивое сердцебиение» (не уверена в точности передачи медицинской терминологии) и она принимала успокоительные лекарства. У меня сложилось впечатление, что Эва с Джоном с трудом понимают поставленный врачами диагноз, причиной чего является языковой барьер. Эва отказалась оставаться в больнице. Я боялась за нее и надеялась, что на самом деле у нее нет ничего серьезного.