Появление женщины-священнослужителя средних лет в стенах Национальной галереи рано утром в среду вызвало всеобщее изумление. Даже смотрители музея внимательно разглядывали нас и отступали, давая дорогу. Дженнифер была одной из тех, чья хорошо сохранившаяся кожа без морщин не требовала никаких чудодейственных кремов. Господь явно создал ее для благих дел. Поэтому, находясь рядом с ней, я чувствовала себя грешницей, словом и делом попирающей божественные законы, особенно если вспомнить мое недавнее увлечение образом Викторины Меран. Мы не спеша направились через залы к цели нашего визита; Дженнифер шагала, сложив руки за спиной и слегка покачивая головой, словно шла по церкви. Но ее слова текли непрерывным потоком, освещая интересующие меня вопросы. Она спокойно рассуждала о роли Марии в религии и искусстве, а я внимательно слушала.

— С одной стороны, Мария — олицетворение чистоты и идеал материнства, — сказала Дженнифер. — Но она также воплощает саму Церковь, и, что самое интересное, ее признают три монотеистические религии: иудаизм — ее собственное вероисповедание, а также христианство и ислам.

— Разве в Коране тоже говорится о ней? — Я впервые об этом слышала.

— Там деве Марии отводится целая глава, — вдохновенно ответила Дженнифер.

Проходя по галерее, она указывала на картины с изображением Святой Девы. За многие столетия Богоматерь изображали в различных интерпретациях, от любезной королевы до дочки крестьянина, от апокрифического момента непорочного зачатия до посмертной коронации Царицы рая. Выбранная мною картина стала поворотным моментом в способе изображения Богоматери. Рафаэль был одним из первых художников, написавших Мадонну похожей на реальную женщину.

Мы узнали о присутствии Марии задолго до появления нужного зала по тому, как толпились люди.

— Это действительно она? — произнесла гнусавым голосом женщина с аккуратной прической.

— Вроде красивая, — равнодушно отозвалась ее дочь. — Но пятьдесят миллионов долларов — разве она действительно этого стоит?

К счастью, они скоро ушли, оставив нас наедине с Мадонной во всем блеске ее величия.

Ночи с Эйданом сделали меня более чувствительной. Когда я смотрела на эту мать, нежно держащую на руках ребенка, у меня на глазах выступили слезы. Я бросила взгляд на Дженнифер, которая безмолвно смотрела на Деву Марию. Она тоже была поглощена дивным образом. В другое время ее восхищение вызвало бы у меня улыбку. Но в Марии Рафаэля было что-то такое, из-за чего насмешка выглядела бы кощунственной. Ее беззаветная любовь наполняла холст сиянием чистого Духа, как жемчужина — морскую раковину. Я закрыла глаза, чтобы никого больше не видеть, и старалась впитать ее образ. Богоматерь имела на меня какое-то необъяснимое влияние. Я поняла, насколько она была притягательна, когда Рафаэль писал ее, — около шестисот лет назад.

Дева сидит на толстой, расшитой золотом подушке, голенький младенец — маленький Христос — играет у нее на коленях. Они изображены в богато обставленной спальне, зеленые шторы у них за спиной собраны при помощи шнурка, а окошко в правом верхнем углу выходит на залитую солнцем равнину — типичный прием, к которому прибегали художники шестнадцатого века, чтобы создать ощущение глубины и простора. Мать и дитя играли гвоздиками.

— Цветы символизируют брак, — негромко объясняла Дженнифер. — Мария не только мать Христа, но и невеста Бога.

Рафаэль сумел найти прекрасный, но в то же время повседневный момент жизни. Самоотверженная сосредоточенность Марии на ребенке говорит о беззаветной любви и взаимном обожании.