Тихая ночь - Чарльз Эллингворт (2012)

Плотно сдавленная со всех сторон толпой колонна — три танка и дюжина джипов — со своим счастливым грузом потихоньку добралась до середины площади. Когда машины остановились, офицер, выделявшийся на общем фоне парой револьверов в ковбойских кобурах и фуражкой с козырьком, встал на сиденье, перепрыгнул на капот и поднял руки к небу под оглушительные овации и цветочный дождь, достойный оперной дивы. Мари-Луиз он показался ослепительно красивым: усы у него были, как у Кларка Гейбла, а белые зубы буквально сверкали на фоне припорошенной пылью бронзовой кожи. Откормленный, здоровый, полный уверенности и силы Нового Света, который теперь так разительно отличался от изнуренного, мрачного Старого, офицер упивался ликованием, вызывая движениями рук все новые и новые волны приветствий. Наконец его ладони замерли в воздухе, требуя тишины, и толпа подобно отливу медленно отхлынула от центра площади. Крики сменились выжидательным гулом. Мари-Луиз заметила красный кленовый лист, мелькнувший на рукаве кителя, когда офицер поворачивался слева направо, оглядывая толпу, которая к этому времени включала в себя все население города. Он уперся ладонями в бедра и заговорил с акцентом Français Quebecoise[122].

— Mes amis… c'est la jour de vos liberation![123]

Дальнейшие слова офицера утонули в реве толпы. Он покачал головой и, схватившись одной рукой за ветровое стекло, нагнулся вниз, к волнующемуся морю протянутых рук, из которого выдернул за горло бутылку шампанского. Офицер высоко поднял ее над головой, опять призывая к молчанию, потом передал шампанское парнишке, стоявшему рядом на капоте и, сложив руки рупором, взревел:

— Vive la France! Vive la belle France![124]

Ответные возгласы эхом прокатились по площади, нарастая и затухая волнами звука, который довел Мари-Луиз до исступления. Она поддалась всеобщему экстазу, всем существом влилась в ликующий хор — махала руками, кричала, плакала, обнималась, пока не почувствовала, что вот-вот охрипнет. Она обнаружила, что в давке ее оттеснили к джипу, и протянула руку, будто страждущая к целителю, чтобы коснуться саржевой формы офицера. Хотя Мари-Луиз была всего лишь одной из многих — а канадец размахивал руками в другом направлении, — он обернулся на ее прикосновение и поймал ее взгляд. Вблизи Мари-Луиз различила грязные разводы, усталость и запах пота, но вместе с ними — силу и живой блеск в глазах. Офицер свесился с джипа, обхватил ее голову ладонями, притянул к себе и поцеловал в губы. Мари-Луиз почувствовала, как его язык скользнул к ее языку, и услышала одобрительный рев толпы.

Людское море опять всколыхнулось, и Мари-Луиз отнесло от канадца, а другая девушка протолкалась к подножке джипа и притянула голову офицера к своей голове.

Мари-Луиз позволила толпе нести себя, пока давка не ослабла, выбросив ее на край площади, как пену на берег реки. Внезапно женщина почувствовала себя усталой; во рту у нее пересохло, ее бросало в жар. Пыль, поднятая тысячами ног, кружилась над толпой, временами скрывая из виду танки и их танцующих, размахивающих руками наездников.

Пыль забивала горло, и Мари-Луиз нужно было сесть, дать отдых ногам и попить. Рядом случайно оказалась мадам Акарье. Она слегка пошатывалась и терла глаза, из-за чего от глаза к уху протянулась полоска грязи. Ее фартук был забрызган вином. Мари-Луиз обхватила ее за талию, и они вместе стали пробираться между танцорами и пьяными, пока не покинули Плас-Гамбетта и не вернулись на относительно спокойную Плас-Вер, где на подлокотнике скамейки обнаружилась забытая бутылка сидра.