Тихая ночь - Чарльз Эллингворт (2012)

Толчок оживил ее, и в следующую секунду она уже встала на ноги и начала слепо бросаться в сторону зрителей, которые расступались в инстинктивном страхе перед исступленной, освобождая ей место. Девочка замирала во внезапно открывшемся пространстве, отчаянно отыскивая выход. В толпе теперь царило молчание, не ехидное, но настороженное, ибо первобытное чутье подсказывало, что девочка балансирует на грани безумия и способна на все. Молодая мать покачивалась и моргала, пытаясь найти новые ориентиры, словно не замечая криков ребенка на руках. Она шаталась; пятки ее босых ног были изранены и кровоточили. Там, где содрали кожу на голове, тоже сочилась кровь, сбегавшая струйкой на ухо и капавшая на грубое хлопковое платье. Глядя перед собой, как будто дикой орды больше не существовало, девочка заковыляла прочь от огня, и белеющий голый череп был последним, что скрылось из виду, когда тени и толпа поглотили ее.

Адель Карпентье смотрела девочке вслед, держа в одной руке бутылку, а локтем другой опираясь на гусеницы танка. На ней были брюки и берет — своего рода униформа, которую, как догадалась Мари-Луиз, носили résistants: она вспомнила Жислен в оконной раме мэрии, одетую похожим образом. Адель смеялась вместе с двумя мужчинами и рукавом рубашки отирала со лба пот после «праведных» трудов. Упиваясь властью, она ловила на себе взгляды толпы и отвечала так, что людям приходилось нервно отворачиваться в смущении. Адель была на два года старше Мари-Луиз и одноклассникам запомнилась властной и задиристой. Она использовала свою грубую смазливость и чутье на слабость, чтобы собирать вокруг себя таких же охотников до бессмысленной жестокости. Жислен была младше — но крепче и умом, и телом. Она никогда не позволяла себя запугивать и объединяла вокруг себя таких, как Мари-Луиз, которых защищала острым языком и бесстрашным взглядом. Повзрослев, Адель и Жислен продолжали обходить друг друга стороной, почти не скрывая взаимной неприязни. Обе стремились лидировать, но ни одна не могла достичь господства.

Адель заметила Мари-Луиз за гусеницами танка. Она повела бровью и с хитрой улыбкой протянула ей бутылку.

— Выпей.

Эта фраза отдавала приглашением к соучастию: согласие влекло за собой одобрение того, что только что произошло. Без поддержки стальной Жислен глубоко укоренившаяся робость Мари-Луиз заставила ее выйти из мнимого убежища и взять предложенную бутылку. Нервничая, она не удержала вино во рту, и на шали распустились красные пятна. Хладнокровно наблюдая за ней, Адель взяла бутылку и в свою очередь сделала глоток.

— Где твой отец? — спросила она.

Мари-Луиз обнаружила, что не выдерживает ее взгляда.

— Дома, наверное. Я не видела его уже… пару часов.

— Значит, он не празднует вместе со всеми?

Подоплека вопроса заставила мужчин прервать разговор и настороженно прислушаться. Мари-Луиз знала, что не умеет врать, и уже чувствовала, как краска заливает ей щеки — но надеялась, что зарево костра послужит ей камуфляжем.

— Разумеется, он праздновал. Как и все.

— Все? Нет, chérie, я не думаю, что праздновали все. Вот она, например. — Адель кивнула в том направлении, где скрылась остриженная девочка. — Она не праздновала, верно?

Мари-Луиз поймала себя на том, что шумно сглатывает и ежится под взглядом василиска и от подтекста сказанного. Она попыталась изобразить удивление:

— Я видела, как мой отец входил на площадь вслед за танками. И подозреваю, что он изрядно выпил.

Она изобразила улыбку легкомысленного веселья, которого вовсе не чувствовала.

— Я его не видела. А вы, парни? Мы въехали на танках в город. Зато мы видели, как ты зажималась с канадцем. Трудно, наверное, целоваться посреди площади и при этом наблюдать за тем, как твой папа приветствует танки.

Мари-Луиз покачала головой, придумывая правдоподобный ответ.

— Я… я была совсем пьяна. Но я уверена, что видела его. В начале Плас-Вер, рядом с нашим домом.