Тихая ночь - Чарльз Эллингворт (2012)

Радуясь тому, что надели пальто, Адам и Мари-Луиз прогуливались вокруг собора, а потом остановились у береговой стены и, перегнувшись через парапет, посмотрели вверх по течению Сены, туда, где в последних каплях света вырисовывалась культовая башня. В грязи под ними играли уличные мальчишки. Они запускали камни по черной глади, и та расцветала белыми вспышками под крики азартных соперников.

Мари-Луиз почувствовала, как на ее руки легла ладонь Адама, закрыв их теплом от сырой прохлады. Он благоговейно поднес ее руку к губам и поцеловал, потом на короткий миг задержал у щеки и положил себе на грудь, заставив Мари-Луиз повернуться. Они замерли так близко друг к другу, что дыхание Адама касалось ее лба.

Им казалось, что они простояли так несколько минут, излучая тепло навстречу друг другу. Адам убрал руку и коснулся щеки Мари-Луиз. Ее нервные окончания сделались настолько чувствительными, что, когда он чертил нежную плавную линию вдоль ее скулы, она различала каждый волосок на мягкой тыльной стороне его пальцев. Адам ласково привлек к себе ее лицо, его губы слегка коснулись ее губ и задержались, позволяя сплетаться легчайшим дуновениям двух дыханий. Мари-Луиз потянулась к нему, положила ладонь ему на затылок и утопила пальцы в его волосах, выводя собственные узоры на коже головы. Она притянула Адама к себе, крепче прижалась к его губам, укрываясь в их нежности и позволяя языку скользить по их контуру. Потом она уронила голову ему на грудь и прислушалась к тихому стуку его сердца; ее собственное сердцебиение уверенно вторило ритму, излечившись в крепких, надежных руках от прежней рваной барабанной дроби.

Они не спешили размыкать объятия, но спустя некоторое время безмолвно распутали их и, навалившись друг на друга, пошли вдоль набережной, попадая в ногу и остро чувствуя ритм. Узкие расщелины старого города приняли их обратно, а над головой и над темными улицами раскинулась мерцающая крыша обесцвеченного неба.

По-прежнему не говоря ни слова, Мари-Луиз и Адам зашли в ресторан, который окатил их светом и спеленал гулом голосов под звон бокалов и столовых приборов. Когда один из снующих по залу официантов усадил их за столик, они заказали аперитивы и стали осматриваться, не встречаясь взглядами, но чувствуя себя уютно в обществе друг друга — до такой степени, что посторонний наблюдатель мог бы принять это за равнодушие перегоревшего брака. Адам поднял бокал, и Мари-Луиз протянула навстречу свой, глядя ему в глаза, пока они пили. Его ладонь накрыла ее руки.

— Как это случилось?

Мари-Луиз обвела взглядом комнату, раздумывая над его вопросом.

— Не знаю. И, по большому счету, не знаю, что «это» такое. А ты?

— Могу озвучить несколько догадок. Но мне нечасто приходилось испытывать подобное. По крайней мере, не так.

Мари-Луиз улыбнулась и покачала головой.

— Мне тоже. Но это нехорошо, правда? Наверняка нехорошо. Я чувствую. И это сбивает меня с толку.

Она внимательно всмотрелась в жидкость, стекающую водоворотом по стенкам бокала, как будто могла прочесть по ней руны.

— Все из-за войны, — отозвался Адам. — Я знаю, это не может служить оправданием, но объяснение вполне подходящее. Никакая другая причина не могла привести нас сюда, так что, может быть, в ней все-таки есть что-то хорошее.

— Мы с тобой в неравных условиях.

— Да. — Он медленно кивнул. — Извини.

Мари-Луиз посмотрела на него с нежностью.

— Нет. Не извиняйся. Пожалуйста, не надо. Это же не соблазнение. Я знаю. Мне просто нужно настроить компас — если ты понимаешь, о чем я. Мне всегда казалось, что в таких случаях стоит выбор «или-или»; что, если испытываешь такое чувство к одному, любовь к другому должна прекратиться. Вот с чем я пытаюсь свыкнуться. Похоже, реальность не такова. Поэтому я чувствую себя немного запутавшейся. Виноватой. Но и счастливой. Правда. Ты можешь это понять?