Тихая ночь - Чарльз Эллингворт (2012)

— Полагаете, каждое утро Хейг просыпался и говорил: «Сегодня я убью и покалечу тысячи молодых солдат и столько же гражданских»? Нет. Не думаю. Подозреваю, что в своих молитвах — а он, безусловно, был человеком набожным, — Хейг говорил Богу: «Пожалуйста, помоги мне победить в этой войне и загнать агрессивную страну обратно в свои границы, чтобы миллионы мирных людей могли спокойно жить дальше. И прости мне ужасную цену, которую я плачу, чтобы добиться этого». Тревожит ли меня, что во время войн гибнут невинные люди? Конечно. Я не Гитлер. Но это плата, неизбежная плата за применение силы. К сожалению, мы не избавимся от бошей путем переговоров. Петен думает, что сумеет это сделать, но каков результат? У него был год, и чего он достиг? Боши понимают только язык силы. Ничто другое не сдвинет их с места; поэтому мы сейчас здесь. Возвращаясь к вашему вопросу: да, это меня тревожит. Но я четко разделяю причину и следствие. Войну начали боши, и убивают невинных людей они — не я, не вы и не летчик «томми», который сбрасывает бомбы не на склад боеприпасов, а на школу. — Он медленно затушил окурок и остановил задумчивый взгляд на коньяке. — Готов ли я быть безжалостным? Да. Готов. Потому что, если мы ввязываемся в войну — а нас уже втянули, нравится нам это или нет, — то скорейший способ поставить точку — это делать то, что должно быть сделано, как можно жестче и эффективнее. Кто-то, по-моему, Клаузевиц[91], говорил: «Умеренность на войне — непростительная глупость». Я с ним согласен. Если я стану в отчаянии ломать руки, от меня не будет никакой пользы, а вот если задушу боша, это может приблизить конец войны.

От последней фразы веяло каким-то шокирующим зверством. Бомба или пуля отгораживали убийцу от жертвы. Но осязаемость удушения, образ погибающего от асфиксии человека, давление, которое необходимо оказать, чтобы перекрыть гортань, обнаружили бесчеловечность того, что им предлагали, во всей вопиющей полноте. Мари-Луиз невольно представила клокочущую смерть Адама от ее рук, его багровое лицо и свое — забрызганное его слюной. Она выставила вперед ладонь, чтобы не упасть, и схватилась за край стола так сильно, что побелели пальцы.

Она почувствовала, что Жислен взяла ее под руку.

— Ты в порядке, chérie?

Мари-Луиз кивнула, заставила себя глубоко вдохнуть и почувствовала, как туман перед глазами опять собирается в четкий фокус.

— Да. Спасибо. Здесь душно. Прошу прощения. — Она помотала головой, чтобы мысли прояснились, и неубедительно улыбнулась. — Извините.

— Тут не за что извиняться. — В голосе Виктора слышалась тревога. — Вот. Выпейте воды.

Мари-Луиз с благодарностью отпила из стакана и взяла предложенную сигарету. Успокаивающее действие никотина разлилось по телу.

— Порядок?

Она кивнула Виктору. Он откинулся на спинку стула и задумчиво посмотрел на нее.

— Полагаю, пистолеты и бомбы можно оставить другим, согласны? — Он улыбался. — Вам необязательно кого-то убивать, есть множество других способов нам помочь. Серьезно. Вам от этого легче?

Мари-Луиз закивала и шумно сглотнула.

— Хорошо. Тогда начнем.

13

Холодные весенние дожди, которые лили в конце апреля, отошли вместе с нарциссами, и с приближением мая скороспелое лето расстелило на полях первый травяной ковер, мерцавший в разводах пыльцы. Ставни распахнулись, и комнаты, которые зимой стояли сырыми и заплесневевшими, заливал солнечный свет. Город вывернулся наизнанку, высыпал на улицы, чтобы лучше впитывать тепло после долгого прозябания в сумраке. Старушки рассаживались в креслах по диагонали к улице и беззубо сплетничали о делах молодежи. Соседи, общение которых обычно ограничивалось вежливыми кивками, стояли, привалившись к дверным косякам, и обменивались историями, подставляя солнцу плечи, всего несколько недель назад сутулившиеся от пронзительных зимних ветров.